Любой роман (если, конечно, это роман добросовестный) претендует на то, чтобы объяснить, описать мир или какую-то его часть. Рассказывая читателю о том, что наблюдал и понял автор, роман выходит на тот высокий уровень обобщения, который и называется литературой. Иногда, читая простую, казалось бы детскую, сказочку, вдруг выясняешь, что в ней гораздо больше мудрости и понимания, чем во многих современных опусах.
В романе Бориса Кригера «Маськин» (строго говоря, это не роман, а истории, каждой посвящена отдельная глава) связующим звеном является одноименный герой — не то заяц, не то еще какой-то зверек (в переводе на разные языки по-разному), который живет своим умом и натуральным хозяйством. Персонаж, по справедливому утверждению критиков, стоящий в одном ряду с Алисой и Винни-Пухом. Хотя «Маськин» — сказка не совсем для детей, тут есть о чем подумать.

В настоящее время детям предлагается целый пантеон всевозможных героев. От Котопса и Губки Боба, минуя Гарри Поттера и заканчивая ставшими уже классическими Бэтменами и Суперменами. Про первых двух и сказать-то особенно нечего, кроме того, что они вечно попадают в дурацкие ситуации. Губка Боб при этом — типичный неудачник и гордится этим. Детям же, видимо, предлагается быть похожими на него. Гарри Поттер — персонаж, о котором сказали уже достаточно: мальчик, который как будто помимо воли совершает геройские поступки и при этом не всегда даже понимает, как это вышло. Оставшиеся «мены» — не вполне люди со сверхъестественными способностями. В обычной жизни не то чтобы неудачники, но личности далеко не яркие и не успешные. Видимо, герои были придуманы для поднятия самооценки закомплексованным подросткам. Что-то вроде: «В реальной жизни я тихий и незаметный, но зато какой у меня богатый внутренний мир!»
Единственное, что объединяет всех этих «героев», — доброта. Их создатели при всей жестокости некоторых мультперсонажей оставляют за ними одно. Доброту душевную. И всё. Ни мудрости, ни ума особенного, ни даже простых человеческих качеств, необходимых для реальной (человеческой!) жизни. Гарри не особенно блестяще учится (для этого есть Гермиона), Человек-Паук в реальной жизни не уверен в себе и совершенно некоммуникабелен. И так далее.
Поэтому Маськин — не детский персонаж. Нельзя его ставить в этот ряд. Да и дети, которые этим рядом увлечены, вряд ли будут про Маськина читать. Нелишним будет повторить, что «Маськин» — роман не для детей. Но если абстрагироваться от тех глубинных смыслов, которые в нем содержатся, то получится очень интересная, веселая и поучительная история, а вернее — пятьдесят историй, которые рассказывают обо всем на свете.
Кроме того, что у Маськина есть друзья, натуральное хозяйство и несомненный кулинарный талант, у него есть ясное осознание мира, которое соседствует с детской чистотой и искренностью, но отнюдь не наивностью. Маськин — образ собирательный, как говорит нам автор в начале книги. С той лишь разницей, что образ этот весел, душевен и не испорчен мелкими обидами и ежедневной руганью, допустим, в метро. Кроме того, Маськин не совершил ни одного действия, после которого историки заносят людей в архив:
«1. Не убил пятьдесят миллионов;
2. Не участвовал в массовых казнях;
3. Не изобрёл атомную бомбу;
4. Не сбросил атомную бомбу, и даже
5. Не выдумал такую теорию, от которой пара континентов залезли самостоятельно в петлю и удавились».
Маськин никому не ничего не навязывает. Не настаивает ни на чем. Он исключительно своим собственным примером учит вежливости, аккуратности, учит дружить и заботиться о своих друзьях. Ему все интересно, он обо всем хочет узнать. Вот зачем ему уютная беседка: за чаем с вареньем и ванильными сушками он беседует с философами: с Августином Блаженным, Гегелем, Гераклитом. При переносе в мир Маськина их теории становятся простыми и понятными. Вместе с тем они обретают новый смысл:
«— ...Тапка с Духом? — уточнил Маськин Левый тапок.
— Нет, вы уж простите, но когда обувь с душком, это непорядок, — немецкий философ вежливо отстранил от себя Маськин Левый тапок».
Маськин предупредителен даже с Неврозом и Трамвайным Хамом. А обиды его недолговечны. Если коротко, то Маськин учит позитивному отношению к жизни. Ни в коем случае не легкомысленному. Вдумчивому, но не депрессивному.
Алиса в стране чудес не убила ни одного человека, напротив, старалась все-таки стоять на позициях справедливости и доброты. Винни-Пух, видимо из-за опилок в голове, не додумался ничего взорвать. Вот и получается, что герои эти несовременны. Не отвечают требованиям времени. Да и мысли им какие-то странные в голову приходят... И Маськин туда же... Правда, доверия таким персонажам почему-то все же больше.

Ничего особенного Маськин не сделал. И тем не менее нашел чем заняться. У него много интересных занятий: и макароны вырастить, и с машиной в цирк сходить, и Невроз свой успокоить, и комету спасти... Да мало ли какие еще занятия найдутся, для каждого из них — своя глава.
Есть в романе история о микроволновой печке, о спасении кометы, о культурных различиях, о еврейском вопросе. Есть даже об Энтропии, хотя, казалось бы, сложному физическому понятию в такой роман не поместиться. И если взрослый уже знает, что это за дама, то ребенок, столкнувшись здесь с ней впервые, быстро это поймет. И, что самое главное, усвоит, потому что, хоть объяснение дано иносказательно, оно запоминается. И шутке место найдется: «Маськин выставил свои тапки сторожить, не появится ли Энтропия, и Маськины тапки стояли на часах поочерёдно. Левый Тапок даже упал один раз с часов от чрезмерного радения, потому что стоял на дедушкиных стенных часах и у него закружилась голова».
Кстати, о тапочках: в описании тапок Левого и Правого видится ирония — взгляды у них разные, они постоянно ссорятся. У Левого тапка — крайне левые взгляды, у Правого — крайне правые. Правый даже немного стыдится своего радикального брата. Но они — части одного, они — Маськина обувь, и один без другого не может. Есть, правда, у них и общий враг — Маськины зимние сапожки, против которых они ведут подпольную деятельность. Что это: обоснование демократии? Издевка над государственными деятелями с их напыщенными программами и лозунгами? Возможно. Но не стоит забывать, что это всего лишь тапочки. «...А тапки всё смотрят передачи и между собой тихо так вполголоса обсуждают, ну там политическую обстановку (это кто как из политиков друг друга обставил)».
Один из самых часто используемых автором приемов — прием остранения. Не случайно этот термин понимается по-разному: как остранение — от слова «странный» и как отстранение — взгляд со стороны). С помощью этого приема (а точнее, его оригинального использования) автор добивается совершенно невероятного эффекта. Вдобавок писатель не смущается острыми оценками и прямо говорит то, что думает: «Понимаете, какая штука? Демократия, она ведь как — должна подчиняться требованию большинства. А раз большинство одобряет — так как же не красть? Это выходит — действовать вопреки воле народа? Это выходит — становиться антинародным государством?»
Или: «Мир больше всего доверяет тому, что говорят террористы. Видимо, потому что эти уроды являются единственными последовательными правдолюбами, которые всегда делают то, что говорят».
При взгляде со стороны можно оценить жизнь целого народа, если не сказать — всего мира. Сказовая же манера повествования позволяет говорить обо всем просто и иронично. О теориях, например. При этом Маськин — не научный гений, и автор не заставляет его создавать какую-то действительную серьезную теорию. Нет, Маськин придумывает и обосновывает теорию не менее, но и не более вздорную, чем другие.
В беседе с Рыночной Экономикой о Рыночной Экономике рассуждения ведутся строго научно, а получается глупость. При этом объясняется все не «из головы», а согласно пирамиде Маслоу (или, согласно шкале потребностей плюшевых медведей, американского социолога Маслобойкина).
И о политкорректности есть в этом романе несколько слов. Автор уверен, что вещи нужно называть своими именами и не путать прямоту с политкорректностью.
Денежная реформа и вообще денежные отношения описаны в романе особенно остро. Действительно, в финансовой сфере жизни общества происходят самые неожиданные события. Вспомним хотя бы девяностые годы: за день стоимость денег могла поменяться в совершенно неизвестном направлении. На протяжении всего романа автор убеждает читателя, что деньги не есть самоцель, что они в конечном счете просто бумага.
Маськин живет в своем доме не один. У него есть друзья, и питомцы, и Вещи, если, конечно, их можно так назвать.
Плюшевый Мишка с его кухонной философией (которая полностью оправдывает свое название) — преданный и верный друг, который все время заваливается набок.
Кашатка и Шушутка — так же, как и Маськин, персонажи неопределенной породы, оба по-своему интересные. Есть охапочные коты, попугаи, которые из деликатности не декламируют Шекспира, уже упомянутые Тапки. А также Машина, Почтовый Ящик, Граммофон, Бумажник... Все они — разные типы характеров — одушевлены автором. Бумажник, например, типичный Гобсек, скупердяй и эконом (которого, впрочем, Маськин перевоспитает, и тот исправится).
У Маськиной Мочалки чрезвычайно тонкая и ранимая душа, она пишет трогательные стихи, болеет и мечтает о мыле духовном. В этой же главе, к слову, видно крайне ироничное отношение автора к некоторым психологическим направлениям.
Маськина Машина превратилась в машину из обычной авоськи. Маськин отдает ее в балетную школу и даже шьет ей пачку и пуанты. Он ходит с ней в цирк, они сидят в первых рядах.
Маськин Почтовый Ящик, который для бодрости покрашен в бордовый цвет, лает, как собака, и потому хозяин иногда его привязывает. И так как столбик покрашен в полоску, как на границе, у обитателей Маськиного дома и проезжающих мимо иногда возникают недоразумения.
Маськин Граммофон и вовсе приехал из прошлого. Сначала его владельцем был Карлушка Марлушка, но во время войны ему пришлось отсиживаться в Аргентине. В отличие от прежних хозяев, Маськин к Граммофону относится хорошо, и живут они дружно.
Другие персонажи зашифрованы очень просто. Тем не менее именно эта простота позволяет обобщать и делает из отдельных людей типы: Паганинкин, Карлушка Марлушка, учитель Изъ-Янь.
Каждый персонаж, описанный в романе, имеет свой характер или какую-либо особенность. Каждый образ можно считать собирательным. Выходя на уровень обобщения, каждый персонаж оказывается включенным в притчу, с ее непременной сказовой манерой и итогом — моралью.

В определенные моменты истории сказка становится особым жанром. Сказка, притча в силу своих особенностей, былинности могут говорить правду даже тогда, когда это запрещается. Кроме того, сказка — квинтэссенция человеческой мудрости. Так и «Маськин» в некотором роде обобщает имеющийся исторический, философский и литературный опыт.
Не зря критики сравнивают Бориса Кригера с Салтыковым-Щедриным: литературные приемы их похожи. Даже подход к некоторым вопросам совпадает, не говоря уже о любви к резким высказываниям. Но если продолжать литературные параллели, то нельзя обойти вниманием некоторые аллюзии, использованные писателем в романе.
Кригер, как и Достоевский, пристально рассматривает каждое отдельно взятое явление, ситуацию, личность. Пытается разобраться в причинах. И получается, что, следя за мыслью автора, читатель в конце каждой главки романа получает очень ясную картину какого-либо фрагмента мира. Роман целиком, в свою очередь, рисует ее целиком: человеческие отношения, государство и политика, дружба, быт и т. д.
Аллегорию Достоевского «мир — банка с пауками» почти дословно цитирует в своем романе «Generation P» Виктор Пелевин. Таким образом, Борис Кригер внес свое понимание этой идеи в литературный контекст. Использование этого образа ставит Бориса Кригера в ту же литературную парадигму, обогащая тем самым и общий ряд, и собственное произведение. Глядя со стороны, используя остранение для анализа каждого явления, автор тем самым как бы вынимает явление из общего потока и рассматривает его вне зависимости от всего остального. От условий, устоявшихся мнений и так далее. Знаменателен вывод главы «Маськин и суши». Эта глава, впрочем, как и остальные, крайне актуальна, если можно так выразиться. Нездоровое увлечение суши в России достигло невероятных размеров. При этом именно еда стала увлечением отдельно от исторического и культурного контекста, которые просто не принимаются в расчет или понимаются неправильно. Итог: «Не надо мешать пищу с философией, а то обязательно приключится несварение желудка».
Безусловный плюс «Маськина» — в его интернациональности. Если Салтыков-Щедрин создал свои собирательные образы исключительно в применении к России, то герои Кригера охватывают более широкий пласт. Без привязки к месту нет унификации, любая из предложенных в романе ситуаций применима к любому государству и не зависит ни от чего, кроме внутренних побуждений и переживаний героев. Если брать еще шире, то человек в конечном счете не зависит от государства. Человек существует сам по себе, и в идеале не законы должны определять поступки, а мораль. Как поступить в той или иной ситуации? Нужно решить это самому, без оглядки на идеологию, часто закосневшую.
Сказочная описана страна или нет, реальна ли королева, проезжающая через двор Маськина, — дело не в этом. Дело в том, как ведут себя в предложенных ситуациях Маськин и его товарищи, как они поступают, что делают.
Истории, рассказанные автором, несмотря на всю их сказочность и видимую отвлеченность, остро социальны. Взаимодействие человека с человеком, человека и общества показаны автором со всех возможных углов зрения.
Есть в романе выводы всеобъемлющие и печальные, неоспоримые. Под налетом «детскости» героев зачастую скрываются трагичные моменты и события. Например: «Наконец Маськин нашёл адресок с помощью своего Правого тапка, который свободно говорил на фене, как и многие несправедливо репрессированные, и таким образом быстро нашёл дорогу, потому что феня в наши времена начала зарекомендовывать себя как международный язык».
На первый взгляд в этой фразе нет ничего, кроме тонкого юмора: мол, вот какой язык понятен окружающим. Но буквально пара слов усложняют картину: несправедливо репрессированные. В мире их столько, что уже с трудом осознается ужас такого положения. И феня как язык, на котором говорит большинство, — это следствие истории, которая своим ходом сломала миллионы жизней. И в то же время эти трагедии так привычны, что невозможно осознать их масштаб. Вот и остается существующее положение — огромное количество украденных жизней, и язык, который мало похож на человеческий.
То же относится и к остальному тексту. Можно сказать, что текст «Маськина» имеет несколько уровней восприятия: сказочный, притчевый, остросоциальный, философский и общелитературный. Автор не пытается пользоваться для достижения такого эффекта всем спектром литературных приемов, выбрав лишь некоторые. Но именно они (достаточно узкие по воздействию) достигают цели. Например:
«Вообще глобальное потепление Маськина не застало врасплох. Он уже стал привыкать, что всё в наши времена принимает глобальную форму: глобальное поглупление, глобальное посерение, глобальное потемнение, глобальное понукание и глобальное пищеварение под названием «сеть Макдональдс».
Невроз Плюшевого Медведя набросился на Макдональдса и съел его не жуя, потому что, во-первых, был очень голоден, особенно с утра, а во-вторых, думал, что Fast Food (Скоропостижную Жрачку) надо есть очень быстро, чтоб не отобрали, и, следовательно, на процесс жевания, требующий некоторой задумчивости, у Невроза Плюшевого Медведя просто не хватило времени».
Трудно сказать наверняка, что важнее для читателя, — юмор повествования или горькая ирония. Несомненно одно: и то и другое помогает проникнуть в самую суть вещей, посмотреть на них по-новому.

Беседы о серьезном обычно ведутся «языком взрослых»: термины, научные понятия и так далее, и тому подобное. Огромное количество философских трудов, написанных за всю историю человечества, объясняет окружающий мир, явления и идеи. Они изобретают все новые и новые теории, определения. Как правило, без специальной подготовки и солидного багажа знаний эти вопросы сложно понять и изучить.
Однако можно пойти другим путем. Не в сторону упрощения явлений, а в сторону упрощения языка. Тогда, возможно, все станет чуть понятнее.
Роман «Маськин» — роман-шутка. Не нужно ждать от него долгих описаний и всеобъемлющего рассмотрения какой-либо проблемы. Коротко: один вопрос или аспект — одна глава. Не более страницы на разъяснение самого главного. Язык не должен излишними украшениями мешать понять смысл. Кригер не использует сложные конструкции или тяжелые словоформы. Самое сложное легко разделяется на короткие понятные слова: мусье Сильвуплешкин, фрау Шпрехензидуева.
Все имена, упомянутые в романе, — элемент игры на узнавание, и расшифровать их несложно. Каждое слово романа — игра на узнавание. Использованные при этом образы и метафоры не усложняют понимания. Они предназначены для обратной цели — для того, чтобы сделать текст более доступным. Для романа характерна реализация стертых метафор, толкование слов в духе народной (или детской) этимологии. Иногда автор придумывает новые сравнения: спазмообразное мурчание, например. Или разрушает привычные устойчивые выражения: «Кашатка любила проводить качественное время с Маськиным. Они брали небольшой свежий кусочек времени и проводили его качественно, так что это время даже уходить не хотело и оставалось пить чай».
Или играет словами: «Пиццы ведь отличаются от птиц всего на одну две буквы, и я вас уверяю, что летают даже лучше».
Филологическая игра украшает любой текст. В «Маськине» она используется особенно удачно. Вообще игра с литературным контекстом встречается в романе неоднократно. Это упоминание классиков (в совершенно отличном от истории ключе), ссылки на другие произведения. Что касается классических писателей, то аллюзии на их произведения встречаются на протяжении всей книги. Они также являются героями. Как, например, Лев Толстой, который в романе обменивается с Маськиным подарками, жалея, что он живет в другое время и не может использовать Маськины мысли в своем романе. Это позволяет по-новому взглянуть на уже известное. В принципе все литературные приемы, использованные автором в романе, направлены именно на это. Даже на сам роман можно, оказывается, взглянуть под новым углом, как на живое существо (автор сам комментирует свое произведение): «Маськин — это собирательный образ, — заотнекиваюсь я, но вы не будете слушать, отвернётесь и пойдёте проживать свои будни меж троллейбусных остановок и стиральных машин, а мой роман окажется ненужным, забьётся в угол и будет там шмыгать носом».
Кроме всего прочего, к концу книги автор сдается и «сдает» сказочность своего романа. Появляются ссылки на журнальные публикации, на научные факты, языковые параллели, как в случае с китайскими космонавтами или тапками — значение этой игры каждый определяет самостоятельно. Становится очевидной эрудированность писателя, осведомленность. Но вряд ли дело только в этом. Используя реальные научные данные и проверенные факты, автор не дает нам забыть, что мы читаем не просто интересные истории, что за забавными масками спрятаны реально существующие люди и явления, что всё это есть на самом деле. «Маськин» — не сатира, обращенная в никуда. Есть, конечно, и несколько отвлеченные шутки: «Вообще бешенство среди насекомых встречается очень часто. В Энциклопедии Плюшевого Медведя были описаны случаи комариного бешенства (когда комары пытаются укусить водосточную трубу), пчелиного бешенства (когда пчёлы пытаются опылить освежитель воздуха), стрекозиного бешенства (когда стрекозы запрашивают разрешение на посадку на вертолётной площадке) и бешенство железнодорожных семафоров, которые хоть и не насекомые, но в Энциклопедии Плюшевого Медведя относились к насекомым, потому что тоже обладали выпученными зелёными и красными глазами».
Но никто, кроме самого автора, не может сказать это наверняка. Может быть, приведенная цитата — это ирония над энциклопедиями и классификациями, которые сводят в одну группу разные понятия и явления без достаточного основания.
«Жонглирование» литературой очень популярно в последнее время, но редко кому оно удается в совершенстве, во всем многообразии. Подобное жонглирование позволяет писателю включить самого себя во всеобщий литературный процесс и, выстроив ряд аллюзий, обогатить подтекст своего произведения.

За обобщенными и собирательными образами стоят современные политики (Бушкин, Скандалеза Безобреза) или явления (Рыночная Экономика, Культурные Различия). Зачастую образы выморочены и доведены до абсурда. Иногда только, читая о них (именно в таком виде), можно увидеть, как абсурдны они на самом деле. Писатель, глядя на мир глазами Маськина, вскрывает не просто несовершенство мира. Становится очевидным, что люди сами чинят себе препятствия, придумывают трудности. Усложненные теории, общественные договоры разрушают естественные отношения.
Кригер подобным подходом как будто открывает мир по-новому; он говорит о необходимости искренности, доброты и взаимопонимания. Философические рассуждения, научные теории важны, но первый план — не для них. Для героев «Маськина» важны ощущения, опыт, приобретаемый самостоятельно.
Удивительно, но, несмотря на описываемые в романе сложные ситуации, в нем создан некий почти идеальный мир — мир Маськина, в котором существует он сам, его друзья, дом, в котором они живут. Любая перипетия заканчивается возвращением к спокойствию, нет финальной трагедии или приторного хеппи-энда. Обычная жизнь, уверенная и самодостаточная — чем не конечная цель? Особенно если вспомнить, что автор в начале романа предупреждает, что Маськин — это мы сами. Не к такой ли жизни стремятся люди? Если отбросить, как предлагает автор, амбиции и плохое настроение, именно любовь, дружба и жизненный комфорт необходимы человеку. Вспомним Пушкина: счастья нет, но есть покой и воля. А ведь именно так и живет Маськин — в обстановке доверия, в окружении друзей, не зависящий ни от кого благодаря натуральному хозяйству. Возможно, именно при такой жизни, отвлекшись от ежедневной гонки по карьерной лестнице, забыв о мелочности, и можно прийти к тем выводам, к которым пришел Маськин.
Но «хитрость» подобной романной системы состоит в том, что ни автор, ни его герои не сентиментальничают, не романтизируют себя и окружающий мир. Более того, несколькими штрихами писатель разрушает саму материю романа, не давая читателю возможности умилиться. Правда, делает он это без цинизма. Даже к прекрасному нужно относиться критично или хотя бы с максимальной объективностью. Поиски истины необходимы каждому думающему человеку, сама жизнь заставляет нас искать истину. Маськин напоминает нам, что не нужно идти по единожды проторенной дорожке, к каждой отдельной проблеме должен быть свой подход, у двух разных задач нет одинакового решения. Пятьдесят глав первой книги и пятьдесят второй — сто историй сто раз демонстрируют нам это. Плюс ни герои, ни автор не забывают об известной доле самоиронии: адекватно нужно воспринимать не только реальность, но и самих себя.
Интересно, что для героев «Маськина» проблемы бытовые и общефилософские стоят на одном уровне. Никто не думает, что болезнь Мочалки менее важна, чем беседа с Блаженным Августином. Возможно, это отсылка к наивному искусству. Именно такое восприятие, почти равное природному, детское, делает возможным чистый взгляд на мир, без стереотипов. Ведь действительно — кто решает, что важнее? Только ты сам.
Маськин старается всё понять, объяснить. Не нужно путать это стремление с навязыванием ярлыков. Маськин, участвуя в том или ином событии, обязательно приходит к какому-нибудь выводу. Это, кстати, относится в большей степени к композиции романа. Каждая из глав фактически построена как речь, по всем правилам риторики: зачин, постановка вопроса, доводы и вывод. Даже в рамках художественного произведения эта система просматривается совершенно четко. В итоге можно сказать, что «Маськин» — это сборник Маськиных (или авторских) ответов на большинство фундаментальных вопросов, которые постоянно ставит перед собой и человечество в целом, и любой образованный, думающий человек в частности.
Трудно отнести Маськина к какой-то определенной философской школе, да это и не нужно. Любые рамки исключают возможность объективно воспринимать окружающую реальность. Тем не менее и во всевозможных философских теориях Маськин осведомлен не меньше, чем в остальных вопросах. И на все у него своя позиция. Не всегда оригинальная — нельзя сказать, что до него так никто не думал — но всегда простая и понятная, так сказать, без дополнительных изысканий.
Вообще оригинальность поведения героев мало волнует автора — скорее, он увлечен сочетанием простоты и сложности: как описать сложную проблему просто, но чтобы она при этом не потеряла? Наверное, это и есть самая главная заслуга Бориса Кригера. «Маськин» — ответ на этот вопрос.