Бывают «детские писатели», а бывают «писатели для детей». Со вторыми понятно — это люди, пишущие произведения, предназначенные для старшего дошкольного, младшего или среднего школьного возраста, а также для подростков. А вот «детский писатель» — явление совершенно уникальное. Это человек, который в душе остался ребенком и именно такими — детскими — глазами смотрит на мир. И поэтому видит его абсолютно иначе. Он не испорчен «взрослым» пониманием многих вещей, делит всё, как в детстве, на черное и белое, но при этом парадоксально раскрашивает окружающее его пространство в немыслимо яркие и сочные цвета. Он бескомпромиссный борец за правду и наивный уверователь в то, что всё и всегда будет хорошо. Он нежен и ласков с теми, кого любит, и беспощаден к тем, кто посмел обидеть любимых им людей. У него потрясающее чувство юмора, которое с течением времени только растет вширь и вглубь, а не уменьшается, как у всех нормальных и скучных взрослых людей.
Быть детским писателем еще сложнее, чем быть просто человеком с детским взглядом на мир. Потому что нужно не только жить в детстве, но еще и уметь об этом написать — рассказать посторонним людям о чем-то сокровенном, бесхитростно пустить их в святая святых — в свой внутренний мир, не боясь, что на него могут наступить безжалостной ногой, как на песочный куличик. «Детское писательство» дано не каждому, можно по пальцам перечислить счастливых обладателей этого незамутненного взгляда на мир: Корней Чуковский, Бел Кауфман, Илья Зверев... В этот малочисленный список можно без всяких скидок вписать и Бориса Кригера.
Его проза поражает прежде всего совершенно очаровательным сочетанием несочетаемого: детский, ясный, чуть наивный, восхищенный и упоенный радостью взгляд на мир — и взрослый, трезвый, рассудительный, а местами и циничный анализ увиденного. Многие произведения Кригера написаны детским языком, но предназначены для взрослых. Оговоримся: для взрослых, которые помнят и понимают детский язык. И с его помощью лучше и глубже понимают этот мир.
Дилогия Бориса Кригера «Маськин» и «Маськин зимой» (которую мы будем в дальнейшем именовать для краткости просто «Маськин») — уникальное пособие для авторов, как нужно смотреть и видеть, и не менее уникальный тест для проверки читателей, умеют ли они слушать и слышать. В данном случае — читать и понимать. Что далеко не одно и то же.
Это произведение не может оставить равнодушным никого: одни недоуменно пожимают плечами — дескать, чем здесь восхищаться? Оставим их мнение на их совести — пусть эти скучные, непонятные и далекие нам люди и дальше интересуются курсами акций на бирже, а не тем, почему мыльные пузыри переливаются всеми цветами радуги. Нам больше по сердцу другие — которые взахлеб читают незатейливые, казалось бы, истории про Маськина, радостно хохочут над каждой второй строкой, хлопают себя по коленям, приговаривая: «Ну точно! Ну правильно!» — и подсовывают отрывки из текста своим друзьям и знакомым для прочтения, нетерпеливо заглядывая им в лицо и поминутно спрашивая: «Ну здорово же? Ну правда ведь здорово?»
Юмор Бориса Кригера не лежит на поверхности. Он просачивается сквозь все щели и дырочки между словами. Он обволакивает каждого героя вместе с автором и читателем, как теплый дух от печки окутывает вбежавшего на минутку с мороза в комнату мальчишку. А иногда он хлещет вверх сверкающим фонтаном, и на тебя летят прозрачные брызги, и ты с радостным визгом отскакиваешь, чтобы через секунду снова подскочить к этому фонтану и вновь почувствовать на себе острое покалывание его брызг.
Герой дилогии Маськин — забавное существо по виду, мальчишка по духу и зрелый человек в своих рассуждениях и попытках понять этот мир. Не случайно автор в первой же главе дает четкое определение своему герою: «Маськин — это вы, если, конечно, отбросить собачью жизнь, свинскую работу, лягушачью зарплату... пластилиновую совесть, плюнутую душу... одиночество в толпе... и прочие мелкие неприятности. Маськин — это вы, если, конечно, добавить немножко солнца, манной каши с малиновым вареньем, дружбы с плюшевым медведем... веселого смеха... и топанья ногой по полу». Определение исключительное! Но все-таки автор с присущей ему детской хитринкой лукавит: то, что он предлагает отбросить, в Маськине все-таки присутствует. И это правильно, иначе получился бы не живой персонаж, стоящий перед глазами в умилительной позе и звучащий в ушах неподражаемым голосом, а некое литературное «действующее лицо», оторванное от жизни, идеальный образец для подражания, а потому — при всей своей детскости — правильное и скучное. Но Маськин живет на каждой странице дилогии так, как он живет в каждом из нас — неправильный, непонятный (даже в своей внешности — трудно ведь определить, как он выглядит на самом деле), иногда непредсказуемый, но такой естественный и настоящий!
Отдельно хочется отметить удивительную помощницу автора и читателей — художницу Иру Голуб. Как в любой детской книге, в «Маськине» присутствует большое количество иллюстраций, а поскольку в двух романах более ста пятидесяти персонажей, то Ира совершила своего рода маленький подвиг, изобразив почти каждого из них так, как видит она. Конечно, читатели могут представлять героев по-своему и не согласиться с Голуб в ее изображении, скажем, того же Маськина, или охапочных котов, или фрау Шпрехензидуевой. Но, во-первых, в этом и заключается прелесть «детских» литературных произведений: иллюстрации показывают лишь то, как мог бы выглядеть герой, но совершенно не настаивают на том, что выглядит он именно так. Во-вторых, изображения не хочется называть этим тяжелым и скользким «взрослым» словом — иллюстрации. Это — рисунки, словно сделанные детской рукой, забавные, смешные, на которых ясно проступают то нарочито небрежные, то тщательно выписанные детали. Даже сам размер рисунков и их расположение в тексте показывают полное великодушие Иры Голуб к читателям и ненавязывание своего творческого видения: дескать, мне захотелось нарисовать вот так. А если вы со мной не согласны, то — пожалуйста! — вот вам свободное место рядом с моим учителем Изъ-Яном (или инопланетянином Васей, или Шушуткой), и нарисуйте его так, как захочется вам. Поистине безграничная детская щедрость, желание поделиться всем и со всеми, буквально пропитавшие каждую строчку дилогии, невооруженным глазом видны и в рисунках художницы. Поэтому с полным правом ее можно назвать соавтором Бориса Кригера.
Но вернемся к героям и познакомимся с ними. Первый на очереди, конечно, сам Маськин. Даже его имя говорит о многом. Во-первых, это нечто уменьшительно-ласкательное, какое-то родное, домашнее прозвище, от которого приятно щекочет в носу и хочется чихнуть и рассмеяться. Во-вторых, это имя похоже не на существительное, а на притяжательное прилагательное, которое, как мы помним, отвечает на вопрос «чей?». Так вот Маськин — общий, «всехний», как говорят дети, и для каждого — свой. Самому Борису Кригеру Маськин невероятно симпатичен, это чувствуется с первых же строк знакомства: «Маськин... подлечит вам нервы, исправит сколиоз и привьет здоровое отношение к жизни». Автор нечасто выражает свое отношение к Маськину непосредственно в авторских ремарках, но все поступки героя описаны так, что становится понятным: нужно жить так, как живет Маськин, и тогда в мире не будет горя и зла. Наивная детская убежденность в том, что если все вокруг будут хорошими, то в мире воцарятся покой и гармония. Но разве это не так? Взрослая жизнь опутана условностями, запретами, которых никто не боится, и правилами, которые никто не соблюдает. В мире детства четко определено, где хорошее, а где плохое, и если бы взрослые научились жить по детским законам, как это успешно делает Маськин, жить было бы намного легче и проще.
Маськин, как и положено настоящему положительному герою, живет и дружит с самыми разными персонажами. Разными по внешности, характеру, отношению к окружающим. Персонажи романа — как наш реальный мир: многочисленные, непохожие и живущие друг с другом бок о бок. Борис Кригер по-детски просто и естественно показывает, как нужно жить в обществе, которое состоит из таких разных личностей. Если это удается Маськину, то почему не может удасться и читателю?
Галерея персонажей поражает, если можно так выразиться, разнообразием видов. Здесь и Маськины тапки, один из которых — политически Правый, а другой — не менее политически Левый; здесь и хомяк-индивидуалист Гамлет, и философствующий Плюшевый Медведь, и строго следящая за порядком в доме Кашатка, и справедливый Шушутка, и вечно сонный Золотой кот, и взбалмошно-глупая кошка Бася... И это только домочадцы Маськина, живущие вместе с ним. А сколько персонажей приходящих и уходящих, поражающих точностью описания и не меньшей точностью аллегоризации! Рыночная Экономика, Трамвайный Хам, барабашка Тыркин, кот Эль-Бандито, Скептический Ёжик — о каждом из них можно писать отдельное произведение. Что, в сущности, и сделал Борис Кригер, разнеся историю каждого героя по отдельным маленьким главам — своего рода самостоятельным рассказам, объединенным только общим героем — Маськиным. И здесь снова проявляется уникальность Кригера как «детского» писателя: говорить о главном коротко и понятно, как для детей, и не запутывать повествование сложными ответвлениями сюжета и разнообразными переплетениями судеб и поступков героев. Персонажи встречаются друг с другом тогда, так и в таком количестве, когда, как и в каком количестве этого требует от них смысл, вносимый автором в повествование. Так, Трамвайный Хам ни разу не встретился с Матрешкой, а Мартышка — со свидетелями Егора. У каждого их них — своя поучительная история, и Борис Кригер мудро отделяет острополитическую историю с яблочным пирогом от смешного происшествия с Макарониной, а философско-полемическую беседу о Боге с Монахом — от горько-ироничного разговора о премии Пукера. В детстве всегда радость и грусть, жадность и щедрость, жестокость и любовь соседствуют рядом, но не смешиваются, как масло и вода. То же самое — в дилогии «Маськин». Каждая глава — это кусочек чего-то важного в жизни: важной встречи, важных разговоров, даже важной еды. Не все ведь понимают, что вкусный компот, сваренный Маськиным, или манная каша с вареньем способны избавить от неправильных мыслей и не менее неправильных поступков. Борис Кригер это и объясняет. Вернее, даже не объясняет, а просто показывает на простых житейских примерах, а понимание приходит к читателю само собой, без малейшего нажима со стороны автора.
В романе есть как нарочито детские, веселые и незатейливые истории, так и философско-экономико-политические острые главы, понятные только взрослым. Во втором романе дилогии таких глав, написанных «для взрослых», гораздо больше. И даже само название — «Маськин зимой» — словно предупреждает читателя: здесь не все смешно, иногда нужно будет погрустить, иногда — задуматься. Зима вообще такое время, когда тянет пофилософствовать, понежить свою непонятную печаль и задаться многими вопросами бытия. Что и делает Маськин, тоже повзрослевший, все менее понимающий непонятные законы взрослой жизни и все более пытающийся в них разобраться. И все же в большинстве глав детское и взрослое в очередной раз переплетается, скрещивается, вливается одно в другое так, что подчас невозможно понять: где же автор перестал говорить на «детском» языке и перешел на язык «взрослых».
Особо поговорим о юморе. Об этом лучшем друге, учителе и утешителе тех, у кого он есть, и неподвластном разуму чувстве для тех, кто имеет несчастье родиться без него.
То, что у Бориса Кригера есть чувство юмора, — несомненно. То, что его чувство юмора — тонкое, изысканное, вкусное и захватывающее, ничего общего не имеющее с пошлым гоготанием или мелким хихиканьем в кулачок, — так же несомненно.
Юмор Бориса Кригера понятен и взрослым, и детям. И те и другие будут одинаковым смехом встречать фразы: «мой роман окажется ненужным, забьется в угол и будет там шмыгать носом», «норвежско-барвазанский словарь, где французские слова, как это ни удивительно, встречались нечасто», «показал Снежной Королеве язык, фигу и кулак одновременно», «автор извиняется за то, что не предоставляет здесь рецепт приготовления всячины, потому что не рекомендует читателю употреблять её в пищу». Невозможно не восхититься и его умнейшими каламбурами и остроумной игрой слов, которыми обильно пересыпан текст и которых так же не бывает много, как не бывает много изюма в сдобной булочке. Вспомним хотя бы, что одна из героинь романа, Кашатка, «любила проводить качественное время с Маськиным». И как же они это делали? «Они брали небольшой свободный кусочек времени и проводили его качественно». Или та же Кашатка садилась пить чай с мятой: «Она любит его помять, и тогда получается чай такой смятый». Или Золотой кот, оказывается, постоянно нуждается в солнце, и эта его потребность обусловлена «процессом котосинтеза». А зимой Маськину возмущенно жаловалась на холод Рыба 007, заявив, что она — «не свежеотмороженная по национальности».
Очень серьезно, без намека на улыбку (как и делаются все по-настоящему смешные вещи), Кригер объясняет происхождение слова «эсквайр». Оказывается, «это была порода собак, встречающихся в скверах в скверную погоду, отчего она и получила свое название “эсквайр”». Конечно, как любой детский писатель, Борис Кригер любит немножко похулиганить. Так, кошку Басю по аналогии с Золотым котом, которого величали «сэром», называли «сэрунья Кошка». Как, опять же серьезно и основательно, разъясняет нам автор, «сначала хотели попробовать звать ее “леди Кошка”, но потом пригляделись и все-таки решили звать “сэрунья”».
Но есть в дилогии и горький сарказм, понятный и по достоинству могущий быть оценен только людьми, которым так же небезразлична судьба человечества. Даже при освещении серьезных и подчас драматических событий Борис Кригер остался верен детскому восприятию мира в его огромной всеобъемлемости: если спасать — так целый мир. Не случайно в одном из рассказов главной героиней выступает Глобальное Потепление. Сам Кригер с нескрываемой горечью пишет: «Всё в наши времена принимает глобальную форму, как то: глобальное поглупление, глобальное посерение, глобальное потемнение, глобальное понукание и глобальное пищеварение». Он пытается за маской иронии скрыть рвущуюся наружу боль от несовершенства этого мира. Прежде всего его ирония направлена на различные политические события, как локального, так и глобального (опять глобального!) масштаба. Уже первые строки дилогии — это невидимый диалог автора с читателем, который пытается выяснить, чем же Маськин заслужил честь быть описанным в романе. Перебрав все возможные предположения («участвовал в массовых казнях?», «изобрёл атомную бомбу?», «сбросил атомную бомбу?») и выяснив, что ничего такого Маськин не совершал, читатель разочарованно заключает, что герой не представляет для него никакого интереса, поскольку «надо сгубить определённый минимум душ, чтобы считаться великим героем или исторической личностью».
В этой фразе, жестокой, но правдивой, — вся история человечества с ее войнами, казнями, захватами власти и уничтожениями целых народов. И Борис Кригер настойчиво пытается опровергнуть маленькое предисловие дилогии — доказать очевидность простых, «детских» вещей: чтобы жить хорошо, нужно жить по совести, а не по политическим законам, которые придумываются злыми гениями, а рикошетом отзываются на судьбах простых людей.
Политика вообще занимает в дилогии одно из центральных мест. Она — такая же главная героиня, как и Маськин. Произведения пересыпаны хлесткими фразами, каждая из которых вполне может называться афоризмом: «Быть зрячим среди слепого королевства полезно для поддержания королевской власти»; «Вы говорите — мирные переговоры не действенны. Просто в мирные переговоры надо всегда вплетать мирные угрозы, тогда дело и сдвинется»; «лозунг “Туда не ходи!” стал всемирным лозунгом Земли, потому что как же ещё поддерживать порядок, если не держать большую часть человечества в очереди со спущенными штанами?»; «Мир больше всего доверяет тому, что говорят террористы. Видимо, потому что эти уроды являются единственными последовательными правдолюбами, которые всегда делают то, что говорят»; «Голосуйте за то же, за что и все. А за что все голосуют? Как за что? За то, что и так произойдёт, а поэтому вполне предсказуемо»; «Они (горе-правители. — Е. К.) орут: “На баррикады!” — а мы пьём чай. Они: “Отечество в опасности!” — а мы пляшем, причём по обе стороны границы. И совсем чуть-чуть не хватает человечеству ума послать их всех подальше, этих мировых лидеров, чтоб им неладно!»
Острым, как лезвие, и таким же тонким сарказмом Борис Кригер словно подцепляет лежащие, казалось бы, на поверхности несовершенства политических систем, высмеивает недальновидность, а порой и откровенную глупость многих политических деятелей. И эта поддернутая острием и вытащенная наружу очевидная глупость вызывает у читателя пусть горький, но такой необходимый смех. Человечество, как известно, выжило, потому что смеялось, а лекарства для выживания всегда бывают горькими.
«На одном берегу жили лягушки с пятнышками, на другом — без пятнышек. Мне нет необходимости пояснять достопочтенному читателю, что подобное различие весьма достаточно само по себе, чтобы служить причиной затяжного вооружённого конфликта». Разве не наблюдаем мы сейчас абсолютно идентичные ситуации в разных странах?
«Первую часть мэтр Наполеошкин уже написал. Она называлась: “Как я отколбасил австрияков и других колбасников”. Теперь он работал над самой сложной частью мемуаров: “Как я отколбасил Россию”, которая вступала в резкую полемику с уже опубликованными мемуарами господина Кутузкина под названием: “Как я отколбасил Наполеошкина”». Разве не по этой же схеме многие «ученые деятели» пытаются переписать историю?
«Рекомендуется познакомиться с полным индексом второстепенных мыслей Маськина по первостепенным вопросам с троекратным отступлением по третьестепенным вопросам животноведенья, вареньеводства и мирного использования пенкоснимательного эффекта в вареньеобразующей промышленности. Разве не подобную белиберду слышим мы, когда нам сообщают о том, что Дума в третьем чтении рассмотрела пятую поправку к восемнадцатому пункту шестьдесят пятой главы Конституции?»
И уж совсем актуально звучит фраза: «Вообще люди Земли так привыкли, что граница может нарисоваться в любом месте, что, завидя любой полосатый столбик, послушно лезли за документами и снимали штаны для более вдумчивой проверки, не провозят ли они чего нибудь, чего нельзя провозить».
Но тут же Борис Кригер просит читателя не делать «никаких политических выводов из прочтения моей книги». Он предостерегает, что «излишняя догадливость может весьма скверно отразиться на вашем и моём самочувствии, особенно в зимнее время года». То есть снова переводит все в шутку, уверенный в том, что догадливый читатель и так все поймет. А ведь именно и только для таких читателей творит автор.
В главе «Маськин и инопланетянин Вася» повествование единственный раз выбивается из общего стиля. Исчезает нарочитая дурашливость, детское построение фразы, мягкий юмор и тонкий сарказм уступают место крику боли и отчаяния. Это вкрапление в текст так непохоже на всё написанное ранее оно выскакивает ранящими душу углами, о которые невольно спотыкаешься, режешься, и от этого — еще более остро воспринимаешь боль еврейского народа и отношение к нему автора. «Народ мой, почему ты никак не можешь успокоиться? Почему ты не можешь раз и навсегда за себя постоять? Почему не можешь ты любить самого себя, как любят себя другие народы? Две тысячи лет на чемоданах... Но дадут тебе другую отдельную планету, ты и там так сам себя достанешь, что побегут несчастные сыны твои, как угорелые, в разные стороны».
Рядом с политикой всегда соседствует экономика. Она тоже заняла достойное место в ряду персонажей. Одна из глав так и называется: «Маськин и Рыночная Экономика». Здесь поразительно точно описывается процесс перехода от «Базарной Торговки» к «Рыночной Экономике», в результате которого суть «базара» не поменялась, а граждане стали более зависимы от государственной политики. Недаром один из персонажей читает произведение Жан Жака Руссо, называющееся «Как нас государство разводит и как с ним поступать по понятиям», с подзаголовком: «Пособие для лохов среднего достатка». Сама же Рыночная Экономика обстоятельно объясняет совершенно необъяснимые для нормального человека вещи: «Вы знаете, сколько средств ушло на то, чтобы поменять вывеску “Базар” на “Рынок”?» И далее: «Вы же... понимаете, что потребление орехов не является базисной потребностью Плюшевого Медведя по шкале потребностей плюшевых медведей американского социолога Маслобойкина. Вот поэтому приобретение орехов облагается стопроцентным налогом с выдачей частичной компенсации в виде фиги при условии правильного заполнения бланка Ф.И.Г.А. 221 дробь 2».
А вот как объясняет любимый всеми детьми Дед Мороз отсутствие подарков: «Вы что, разве не слыхали, что в соответствии с униполярными соглашениями от 1955 года в развитых странах ответственность за выдачу подарков возлагается на глав семейств, если их годовой доход выше черты бедности, а черта эта относится исключительно к тем, у кого нет ни черта». И сразу превращается из доброго сказочника в занудного бюрократа, от которого и подарки-то принимать не очень хочется. Не таковыми ли выглядят иные чиновники, безуспешно пытающиеся за маской благотворительности скрыть равнодушие и формализм?
И уж совсем знакомой (и не менее бессмысленной) кажется ситуация, когда в жаркую Афику отправляют валенки с целью поднятия экономики в стране Фифапопии. «Зачем?» — недоумевает Маськин. И получает исчерпывающий ответ: «Фифапопы продают валенки нашим эскимосам, эскимосы за это посылают им пустые бутылки из-под огненной воды, которую мы им же и поставляем на отобранные у вас же орехи. Фифапопы наполняют бутылки из-под огненной воды зажигательной смесью и борются с соседними попофипами за свободу и независимость Фифапопии от погодных условий и жаркого климата».
Откровенно посмеивается Борис Кригер и над нынешними так называемыми учеными, которые своим резко возросшим количеством совершенно не привнесли в науку никакой новизны и качества. Смеху над подобными «учеными» посвящено несколько глав: «Маськин и Кислые Щи», «Маськин в деревне», «Маськин на прогулке» (его разговор с Ученым Ужом) и т. д. Здесь ирония автора проявляется в той же полной мере, в какой мере она проявлялась при описании политической неразберихи или экономических нонсенсов: «Неясно, кто сварил Кислые Щи... откуда в них взялась капуста, сколько они уже стоят и киснут и сколько они ещё простоят. Всё это — неразрешимые вопросы современности, которые поставили перед собой многоуважаемые Профессора Кислых Щей... когда постановили в результате тонкого наблюдения, проделанного восемьдесят лет назад с применением суперточной поварёшки, что всё, в чём мы живём, и всё, что было и будет, есть не что иное, как Кислые Щи». Или о многострадальной медицине: «...медицина сделала колоссальный шаг вперёд. Она решила, что... если больной болеет или умирает — в этом нет ничего страшного, ведь сколько ещё здоровых остаётся? И заниматься надо не больными и умирающими, они всё равно упорны в своих наклонностях болеть и умирать, и не здоровыми, потому что они здоровы, а зачем здоровому врач? <...> Так врачи и стали заниматься самым важным для них занятием — отслеживанием, сколько кому осталось жить, с точностью до секунды».
И опять же — в этих ироничных строках нет ни намека на злорадство или желание «вынести сор из избы». Есть только невероятная досада на то, что происходит вокруг нас, и неизбывная грусть от того, что все это практически не поддается изменениям в лучшую сторону. И как бы Маськин ни обходил все эти «государственные преимущества», чтобы не сталкиваться с ними, предпочитая жить «большей частью натуральным хозяйством», ему не всегда это удается. Маленький дом Маськина вместе с его жителями — крохотный островок разумности, понятности и правильной жизни детства, который стоит среди огромного бессмысленного в своей жестокости и непонятности мира взрослых. Мира, где нет места жизнерадостным Почтовым Ящикам, старичкам-Граммофонам и Плюшевым Медведям. Зато в избытке присутствуют Бушкины, Трамвайные Хамы, клопы Сартирики и многие другие обитатели той — увы! — несовершенной реальности, в которой живут автор и читатели.
Но Борис Кригер не был бы «детским писателем», если бы оставил своего друга читателя в задумчивой хандре и твердом убеждении, что в жизни ничего нельзя изменить к лучшему. Поэтому послесловие к первому роману «Маськин и Международный Маськин день» словно снова возвращает всех в детство, когда радость от осознания того, что ты просто живешь и существуешь, не имеет ничего общего со скучными рассуждениями взрослых о том, что в мире все не так, как хотелось бы. И не случайно день рождения Маськина объявлен в книге Международным Маськиным днем. Во-первых, день рождения — это снова детство, это подарки, это радостные и забывшие на какой-то миг о своих проблемах гости, это вкусности, которые подслащивают горькую жизнь, и красивости, которые украшают ее. «Маськин и Международный Маськин день» — единственная глава, в которой почти все персонажи встречаются вместе. Причем встречаются по радостному, звенящему, «детскому» поводу, а не для того, чтобы в очередной раз объявить никому не нужный научный симпозиум или вступить в кровавый бой с жителями соседнего берега только потому, что у них отсутствуют (присутствуют) пятнышки. Все якобы важное, первостепенное, значительное во взрослой жизни моментально исчезает рядом с истинными ценностями детства: добром, дружбой, хорошим настроением, подарками. И в этой радостной суматохе все — и автор, и читатели, и герои романа — становятся на какое-то время детьми, беззаботными, беспричинно радующимися тому, что и кто их окружает, великодушными по отношению к своим соседям и друзьям. Одним словом, становятся добрыми.
Призыв к доброте — основное в творчестве Бориса Кригера, и дилогия «Маськин» здесь не стала исключением. В последней главе «Маськин сизифов труд» автор напрямую пишет: «Если ты добр <...> люди могут обвинить тебя в эгоизме и утилитарных мотивах. Будь добрым всё равно! И Маськин был добрым, несмотря на самые нелепые обвинения, которые мир иной раз ему предъявлял. <...> Если ты счастлив, многие будут тебе завидовать, но будь счастлив всё равно! И Маськин был счастлив! Добрые дела, которые ты делаешь сегодня, будут скоро забыты. Делай их всё равно! И Маськин делал!» И жить именно так, как живет Маськин, призывает своих читателей Борис Кригер. Да, это тяжелый, неблагодарный «сизифов труд» (не случайно глава названа именно так). Но для того чтобы оставаться человеком во всех смыслах этого слова, нужно с завидным упорством вкатывать в гору этот упрямый и неподдающийся камень, именуемый жизнью. Ведь «как бы тяжела и бесцельна ни была жизнь — это наша жизнь, и мы должны её прожить достойно, и Маськин нам в этом подмога».
Будьте добрыми — призывает каждая страница текста. Такими, как Маськин. И уж если день рождения самого доброго персонажа объявили Международным днем, значит, еще не все потеряно, и мир может хотя бы надеяться, что когда-нибудь в нем обязательно будет царить доброта. Силами Маськина, придумавшего его автора Бориса Кригера и полюбивших его читателей.