Как умирают птицы… Вы видели когда-нибудь, как умирают птицы? Они умирают в полете. Они делают последние, отчаянные взмахи крыльев, а потом камнем падают с высоты, на которую успели взлететь. «Лежат, распластавши крылья, как снятые с креста» — поется в песне Валентина Дубовского.
Истинная Любовь умирает так же, как умирают птицы…
Поэзия поразительно тесно связана с музыкой. Они созданы друг для друга. Они немыслимы друг без друга. Именно потому на великое множество стихов положена музыка. Но в музыке — семь нот, а в языке — невообразимое количество приемов, звуков и тонов. Нет, это не ставит изобразительную силу слова выше — в искусстве все равны, но это говорит о том, какими неимоверными возможностями символики обладают стихи.
Так вот, поэзия Бориса Кригера — это музыка. Музыка как есть. Музыка сама по себе. Самостоятельная, органичная, прозрачная, собранная. И рассказывает она о том, чего не замечает иной раз даже сама природа. О том, как умирают птицы. Как умирает, живет и рождается то, что мы называем словом «Любовь».
Многие из нас проходят через тот «нежный» возраст, когда стихи пишутся сами. Пусть простые, наивные, неумелые, но — стихи. Ведь именно в сжатой, емкой стихотворной строке легче выразить чувства. Так же, впрочем, и в музыке. Все искусство, возможно, существует для того, чтобы обнаружить, сформулировать и показать любовь. И любовь не обязательно к женщине, но и к матери, другу, Родине. Поэтому невозможно найти поэта, который не писал бы о любви.
Тема любви не обошла стороной и Бориса Кригера. В его любовном измерении, в этом интимном переплетении времени, места и действия, разворачиваются целые буйства слов-красок-нот, метко и верно действующих на читателя:

По луне распластав свои синие отблески молний,
Грохоча по углам вдруг коробкою ставших небес,
Ты в ином измеренье меня обязательно вспомни,
Чтоб не ведать нам слова невнятного, горького: «без»…

У Кригера понятия любви и времени — параллельны. Они не пересекаются, не зависят друг от друга. Любовь у него никак не умещается во времени, только в измерении, а измерение — это целый мир. Связь между измерениями — это связь между мирами. Любовь здесь приобретает оттенок абсолютного отрыва от реальности. Это нечто нереальное, неизмеримое, безграничное и в то же время настолько человеку близкое, что он оказывается способным в это нечто себя вовлечь, придать ему видимость.

Тебя люблю, и ни о чем уже не плачу,
И не ищу уже иных путей для нас.

Человек — в центре лирики Бориса Кригера. Он — источник. Он — цель и средство одновременно. Любовь — только и только в отношении к Живому. Любовь не в действии, а в отношении. Любовь — незримый путь, пройти который суждено лишь бок о бок с одним попутчиком.

Всё то, что ни время, ни руки, ни смерти
Отнять у живущих не в силах, не вправе,
Всё то, что в дешёвом открытом конверте
На серой таможне у нас не украли...

В своем лирическом крещендо поэт подводит нас к очень важной мысли: любовь могущественна ровно настолько, насколько мы ее такой ощущаем. И ведь он прав. Жизнь — это таможня. Бесчисленное множество турникетов, шлагбаумов, закрытых дверей и просто глухих стен. Лишь любовь невидима для таможенного контроля, не знает ограничений, и жаль, что мы теряем свои заветные конверты раньше, чем успеваем это понять:

Ты часть моей мечты,
Ты часть моей вселенной,
Разорванной на части
И склеенной опять.

Мечта у Кригера — отдельная, цельная Вселенная. Но в своей цельности — разбитая на мелкие осколки, каждый из которых имеет свой собственный, особый угол отражения. От правильного и последовательного соединения осколков в результате будет зависеть существование всей вселенной. Бытие же, как вечный и непреходящий процесс разрыва и соединения этих плавающих в хаосе кусочков разрозненности, ставится с любовью на одну запыленную полочку, стереть пыль с которой предстоит одному лишь человеку...
Угадывается связь с древнеиндийской и древнегреческой философией, где любовь — некий космический принцип, посредством которого усмиряется и объединяется Вселенная во всем ее стремящемся к распаду обилии сил и форм. Отголоски этого принципа будут звучать на протяжении всей экскурсии в лирику Бориса Кригера.

Раскаяньем коря, я сетую на время
И в поиске тупом расходую себя,
А время всё течёт, и снова, всё объемля,
Спускаются на дно глухие якоря.

Православная Церковь учит, что ничто так не любезно Богу, как глубокое покаяние: «сердце смиренное» и «дух сокрушен». В притчах «О мытаре и фарисее», «О блудном сыне» подчеркивается, что и благодарственные, и хвалебные молитвы сильно проигрывают покаянным и Богу они не всегда приятны. Поэт упрекает себя раскаянием, но даже не перед Богом, а прежде всего перед самим собой. Действительность представляется ему бессмысленным поиском, в течение которого расходуются невосполнимые клетки души. Но, что самое удивительное, в понимании этого не кроется лекарство от безысходности. Рано или поздно в осколочном сознании автора начинает назревать конфликт, неспешно переходящий в абсолютную апатию и фобию. Поэт вступает во внутренне противоречивый диалог со временем, четко осознавая сухость окружающей его вселенной. В таком честном реализме нет места морскому ветру и крикам чаек — только «глухие якоря» на песчаном дне промозглой реальности. И этих якорей может быть бесчисленное множество — время-вода неумолимо превратит в вязкую ржавчину даже их.

У меня слишком мало союзников,
Тех, что просто пошли бы за мной
На вершинах, опавших до бездны,
Расстилать золотые покровы любви...

«Антанта» любви слишком слаба, чтобы пытаться сопротивляться «якорным цепям» пустоты и равнодушия. Поэт слаб в своем одиночестве. Нужны союзники, люди, способные дойти до бездны, не растеряв при этом золото внутри себя:

Я не давал тебе пронзительных имён,
Ты не плыла ко мне в наряде подвенечном,
Но если суть вещей таится в чём-то вечном,
То это вечное разделим мы вдвоём.
Мы невесомы, словно пара голубей,
Мы состоим из полуправильных концепций,
И каждый миг, добавив бренность в нашем сердце,
В нём оставляет только нить своих идей.

Любовь не требует слов, «пронзительных имен», она не предполагает узы брака, она не кричит о себе в каждом кубическом сантиметре воздуха. Ключевой фразой в этом стихотворении является — «вечное разделим мы вдвоем». Любящий дает любимому... новое измерение своей сущности — быть «для негo», в то время как обычно он — только бытие «в себе». Такая любовь будет являться для личности дополнением к его собственной, личностной ценности, приданием смысла его бытию.
В любовной лирике Бориса Кригера отчетливо просматривается и этический принцип «любви к дальнему», осмысляемый как любовь к кому-то далекому, подчас как неведомый иным людям идеал, осуществление которого подняло бы человечество на более высокую ступень. Любовь к далекому, предполагающая моральное мужество и душевную щедрость, в известной степени противопоставляется здесь любви к ближнему:

Ты моё сарафанное счастье,
Ты мой самый незыблемый друг.
Даже если бушует ненастье
Никудышно задуманных вьюг.

За нежными метафорами таится не только искренняя улыбка, которая посетила, в том числе, скромного автора данной статьи. В лирике Бориса Кригера дружба и любовь тесно переплетены между собой, а где-то это произошло настолько аккуратно и методично, что уже сложно выделить исходные понятия. Романтические отношения отличаются от просто дружеских не так сильно, как это кажется людям. Дружба, как и любовь, предполагает симпатию и поддержку и так же часто ставит перед выбором. Дружеские отношения требуют развития и применения позитивных способностей и навыков взаимоотношений: способности делиться, честности, сопереживания, умения слушать и общаться — всего того, чего требуют романтические отношения:

Где-то там, в разветвленьях корений,
Дней, времён или даже эпох
Поселился мой маленький гений,
Мой родной и улыбчивый Бог!

Для большинства людей искусства любовь — первая и главная тема, неизменно овладевающая их умом и сердцем. Борис Кригер не является в этом смысле исключением. Но речь идет о человеке, который кроме всего прочего еще и (а может быть, прежде всего) философ, для которого характерен взгляд со стороны: не только любить, не только искать и тонуть в вопросах, но и размышлять над тем, что есть любовь.
Тему любви у Кригера, на мой взгляд, можно рассматривать в контексте разделения ее на настоящую и ненастоящую. Любовь настоящая (а для Кригера разделение на настоящую и ненастоящую любовь вполне оправданно) зарождается в слиянии свободы и Бога. Это может произойти в одном человеке — полюбившем, а может и в двух — влюбленных. Все равно любовь пребывает как путь к Богу, как возможность почувствовать Его или слиться с Ним. Влюбляясь, мы любим на самом деле не какого-то конкретного человека, а Бога в нем, Бога через него. Любящий человек становится неким проводником: через любящего (через его любовь) можно любить себя, через него тебя может любить другой человек. Но константно сквозь любящего должен «просвечивать» Бог. Родной и улыбчивый для всех, кто нашел в себе место для Него, кто сумел пронести его заветы сквозь целые эпохи…

Ты нарисуй мои мечты
В мазках незримого касанья,
Как отплеск ветреной звезды
Над гулкой чашей мирозданья.

Очень теплые строки. В психологии есть замечательный прием — рисование мечты. Когда семейная пара берет большой лист бумаги и рисует цветными мелками домики, солнце, цветы, детей, не замечая, что все это в конечном счете начинает воплощаться в реальность. И здесь не нужно быть профессиональным художником. Каждый из нас сам рисует свою действительность. Вот только вместе с любимыми и близкими рисовать ее куда интереснее, не правда ли?

На скатертях из травянистой глади,
Пугая пух ветвистых тополей,
В твои глаза немой украдкой глядя,
Я становлюсь счастливей и хмельней.

Философия любви Бориса Кригера проста и не требует многогранного утонченного понимания. Любовь — здесь и сейчас. Не нужно думать о том, какой она будет, не нужно переживать о том, какой она была. Нужно любить. И делать это так, чтобы во взгляде напротив угадывалось то же самое…

Если б ты бы сравнила меня
С опоздавшей росой или ветром,
Я б гордился.
Если б ты бы сравнила уста
Мои с книгой иль лучше с пророком,
Я бы прожил счастливую жизнь…

Блок считал, что «только влюбленный имеет право на звание человека». Если бы каждый критик при измерении «человечности» пользовался таким мерилом — мерилом влюбленности, — рецензии стали бы во многом честнее и прозрачнее. Здесь, в этих строчках, просвечивает настолько великая сила любви и самопожертвования, настолько обесценивается по отношению к чувствам жизнь, что становится страшно. Страшно за то, что твоя собственная жизнь прожита не так сочно, не так страстно, не так красочно и умело, как ее следовало бы прожить. И, поверьте, здесь уместна гордость, ведь это гордость за свое собственное ничтожество перед силой любви.

Мои стихи пронизаны тобой,
Как веточки, пронизанные небом,
Как капельки, проникшие сквозь стёкла,
Пронизывают тонкий лёд стекла.
И дней моих нехитренький покрой
Весь из тебя, укутавшись в нём, мне бы
Всё наблюдать, как утра гаснут блёкло
И как почти что вечность протекла...

Нежность, проникновенность Кригера — в его «неправильности», оригинальности. Поэт подчеркивает приоритет простого над сложным, малого над большим, он намеренно принижает значение всего отдаленного, отдавая предпочтение уютной, теплой близости. И это правильно. Ведь всё, что нам нужно, — намного ближе, чем мы думаем. Остается только протянуть свои руки-веточки навстречу «неназойливому» солнцу и почувствовать… самое настоящее, безграничное и простое, что только можно найти в этом мире.
Любовная лирика — поразительное явление, которое не исчерпает свою туманную и вместе с тем яркую сущность до тех пор, пока остается неразгаданной вседвижущая и всеостанавливающая сила Любви… Пока не раскроют все ее мотивы, источники и не выдумают приборы для ее измерения, что уже пророчат в недалеком будущем.
Но если остановить безумный бег мыслей и оглядеться вокруг — неужто что-то изменилось?
Прошлое уже было, будущего еще нет. Есть только настоящее, в котором до вот этого самого момента люди страдают, жертвуют собой, умирают, рождаются заново от одного лишь слова «Любовь». Почему и сотни, и тысячи лет спустя руки с дрожью снова будут выводить причудливую «вязь тугих молитв» о Ней? Не те ли это «выцветшие узоры», в которых перестаешь отчетливо видеть самого себя? Одно я знаю доподлинно: лучше ослепнуть, чем не увидеть никогда.

Любовь, это точно, —
Большая загадка...
Какие бы вам
Ни встречались миры...