Завершает цикл стихотворение более раннего периода, 1986 года, когда еще никто и не думал всерьез об эмиграции. Но оно настолько точно и пронзительно передает состояние и выводы поэта начала 1990-х годов, что идеально вписалось в качестве логического завершения, подводя итоги предыдущих размышлений:

А может, хватит вошкаться,
Визжать и поросячиться?..

Интересно, что Кригер сам себе это заранее говорил и, несмотря на предчувствия и предостережения поэта в себе, способного тонко чувствовать и предвидеть грозный вал грядущих событий, неумолимо продолжал «вошкаться». В каждом поэте есть что-то от пророка, но если последние смиренно ждут предсказанных событий, поэт бунтует и пытается идти наперекор, совершая немыслимые подвиги, безмерную работу души. Иные при этом сгорают дотла, а большинство просто перегорает, и пылают души уже не пожаром, а золотом осенней листвы, в стихах появляются прозрачная свежесть и чистый, спокойный простор.
Таким осенним воздухом дышит следующий цикл с характерным названием «Туда, где воздух разрежен и светел...». Грусть разочарования, растерянность, все слышнее нотки о былом... Грусть эта и тише, и нежнее, здесь есть и боль за все человечество в целом, и за некоторых представителей его в отдельности, грезы о прошлом и воспоминания о будущем. Любимыми и полузабытыми, далекими и родными запахами и голосами отзываются в душе строки этого цикла:

А знаешь ты, как я хочу домой?!
Туда, где воздух разряжен и светел...
...И свитер мой весь плюшевый такой...

И чувствуешь, что уже ничего не вернуть, и теплой волной поднимается в душе благодарность поэту за это путешествие по закоулкам своей памяти, где детскими «секретиками» из цветных стеклышек и бумажных фантиков запрятаны самые пронзительные события и чувства, дорогие далекие лица. Невозможно не полюбить Кригера-поэта, прочитав такие задушевные строки:

Или где ты, на стул забравшись с книжкой,
Зовешь меня загадочным мальчишкой,
Хотя я увалень еще какой!

И этот «увалень», и «мишка — плюшевый гном» — какие они милые и забавные, грустные и трогательные! Но Кригер-бунтарь еще жив, он не полностью изошел на «плюшевость». Буквально тут же тысячью иголок пронизывают горькие, резкие выпады в собственный адрес, призывая читателя в свидетели, адресуясь и к друзьям, и к недругам. Здесь и драма, и протест, и внутреннее недовольство собой и жизненными обстоятельствами. Все это замечательно и глубоко, ибо настоящий поэт строг в первую очередь к себе, над зарифмованной исповедью, написанной кровью сердца, не властно время, и подобные строки остаются навсегда драгоценными жемчужинами в сложном узоре человеческих деяний.
«Я не встречал себя, давно уж не встречал…» — новый цикл, еще более напевный, лиричный и мудрый, раскрывает свои душистые строки о человеке, который многое перестрадал и передумал, перечувствовал и постиг. Смирение и принятие мира таким, каков оно есть, — высшая мудрость и высшее благо. Самоанализ и самопрощение — тяжкий труд, требующий затраты душевных сил и духовного опыта:

Я покоряюсь тихо
Скандальному стремленью...
...И я не стану мудрым,
Ни в альфу, ни в омегу...

Здесь Кригер-поэт перекликается с Кригером-прозаиком, альфа и омега — излюбленные образы автора, символы начала и конца, использованные им впоследствии в качестве названия и сущности нового психологического романа.
Все чаще звучат темы рефлексии, обращения к прошлому. Только вот прошлое в сознании прессуется, теряет пространственно-временной объем, сжимается в огромный блин, и в нашем воображении динозавры, ясли и первая любовь существуют как бы в одной плоскости, совсем рядом — руку протяни, и достанешь. Но именно своей недосягаемостью — не важно, миг прошел или миллионолетье, — они и близки. На подобные мысли наводит философский трактат в стихах, завершающий этот цикл, где как дважды два доказано, что:

Не воздвигнуты четкие стены
Между тем, кто уже неприметен,
И пока что приметными нами...

Каждое стихотворение Бориса Кригера — это законченное произведение. Они такие разные и колоритные, каждое по-своему столь самобытное и неповторимое, что хотелось бы написать о каждом. Однако, к великому моему сожалению, это невозможно, и приходится совершать трудный выбор, с кровью выдергивая цитаты и пытаясь через частное добраться до сути целого...
Завершает этот действительно эпический сборник цикл под названием «Я болею тобой, хоть болеть мне совсем и не больно...», где много слов о боли и любви, где грусть и нежность поэта наполняют душу читателя теплым, мерцающим светом одиноко горящей свечи.
Чувство любви уже не будоражит, не вспенивается, не мучает и не взрывается разноцветным снопом искр и рифм. Теперь оно более степенное, размеренное — и более глубокое:

Не в жару я,
Не брежу
И даже печенье жую...

И все же оно не менее романтичное и тонкое, а боль присутствует всегда, как острая приправа к удовольствиям и наслаждениям. Но эта боль уже не мятежная, она смиренная, во многом созерцательная. Она и личная, и глобальная, вызванная любовным томлением и метафизическими измышлениями. Между строк то там, то здесь уже сквозит усталость много испытавшего и повидавшего человека. Но все же поэт остается верным самому себе и некоторому стихотворному хулиганству, поэтому среди щемящей лирики вдруг взрывается иронией и смехом «Письмо крестоносца». Это — замечательный эпос о том, чего не найдешь в учебниках истории, о чем молчит профессура, но что было неотъемлемой частью жизни, той изнанкой, которую так ханжески игнорируют и прячут подальше на пыльные полки истории:

Возможно, я законченный невежа,
Но мучаюсь я гибельным вопросом:
Как совместимо рыцарство с поносом?
Как ни шустри — штаны-то из железа!

И вот открыто последнее стихотворение сборника. Слова поэта — не просто набор красивых фраз и рифм, это девиз. Звонкие, замешанные на боли и бунтарстве, любви и восхищении, философских выводах и житейских наблюдениях, стихи Бориса Кригера никого не оставят равнодушным.

Я под любым предлогом
Готов крушить помехи,
Размешанные в боли,
Как звонкие ознобы...

Прекрасно, что стихотворчество Бориса Кригера не закончилось на этом сборнике и к радости поклонников его поэтического дара небольшим приложением в «Кухонной философии» вышла серия, которую можно было бы назвать «Стихи последних лет». Правда, слово «последний» всегда вызывает неясную тревогу, ассоциируясь с конечностью, финальным аккордом, за которым пустота. Люди, профессионально связанные с ежеминутным риском, суеверные в силу рода занятий, никогда не скажут «последний вызов» или «последний прыжок», у них он всегда «крайний». И хотя поэт и призывает нас не придавать значения снам и суевериям, давайте все же договоримся считать эту серию «стихами крайних лет»...
В этих стихотворениях остро чувствуется преемственность с окончанием предыдущего сборника, мотивы и настроения, проявлявшиеся доселе только всплесками, отголосками, мягкой тенью на солнечном озере, здесь уже принимают форму, обрастают плотью, вольно и свободно вступают в свои права. Годы идут, человек меняется, иные ноты льются из-под пера поэта. И дело не в том, лучше это или хуже, а в том, что это есть и это прекрасно. Ранняя осень — волшебная пора, и стихи этого цикла очень хочется назвать осенними, в них уже не буйство, а рассуждение о нем, не мятеж, а глубинное проникновение в суть вещей, анализ и наблюдения.
Эпиграфом для этих стихотворений автор выбрал слова Альфреда де Мюссе о том, что в жизни нет ничего прекраснее любви и правдивее страдания. Выбор этот не случаен. Кроме жизненной правды строки эти заключают в себе еще и основную мысль, красной нитью проходящую через творчество поэта: любовь движет этим миром, а страдание дает нам шанс познать его и оценить по достоинству. В этом поэтическом блоке Кригер уже не просто поэт, он во многом сродни булгаковскому Мастеру, который не искал ни страдания, ни счастья, ибо страсти он уже испытал, постиг то, что было нужно ему для творчества, нашел свою любовь. И единственное, что требуется, — это покой, необходимый для самовыражения и осмысления. Но если Мастер готов был отказаться от всего земного, то Кригер дышит полной грудью и всецело сливается с бытием, разрастаясь до пределов Вселенной, жаждет познать и прочувствовать жизнь на более высоком, может быть, уровне, четко давая понять, что сердце его открыто для чувств:

...Я начертаю слово
«Покой», сотру потом
И напишу «Любовь».

Примечательно, что оба слова написаны с заглавной буквы, они — альфа и омега, финальная цель, к которой в конечном счете стремится человек.
В стихотворениях все чаще появляются романтические образы, небесные замки и чудо-корабли, демоны и волшебные всадники. Бунтарь начинает уступать место романтику, но их обоюдное влияние только добавляет прелести этой лирике. Протест слышится за горькой грустью строк:

Как много вас, забытых поколений,
И я — одно из них.

Похоже, поэт понимает, что — протестуй, не протестуй — ничего не изменишь в глобальных законах вселенной. Единственное, что можно сделать, — это внести посильную лепту в сохранение памяти о своем поколении через собственные стихи и прозу. Да и это не самоцель. Смысл собственного существования поэт видит в жизни как таковой, в познании окружающего мира, в каждом движении, в каждом вдохе, в каждом мгновении. Самое главное, что мы должны совершить, — это остаться собой, не бояться проявлений собственного «я», не кромсать себя под среднестатистические рамки. Читая строки:

Я остаюсь в каких-то рамках
И не рисую на обоях... —

так и хочется воскликнуть: «Рисуй, рисуй, ибо этот рисунок останется навечно, а все рамки сгинут! И если ты не нарисуешь, то это уже навсегда!» И это заставляет задуматься о собственных рамках, о душе, которую пихаешь за пазуху, сминая острые углы и утрамбовывая неординарные выступы. Нужно уметь растрачивать себя на то, что ты считаешь важным для собственной души, для близких и далеких, пусть даже разрывая путы искусственных приличий. Если поэзия заставляет тебя пересмотреть ценности, присмотреться к себе, зауважать собственную вихрастость, такая поэзия — истинная, необходимая и человечная.
Пусть дух хулиганства и бунтарства смягчился с годами, легкая ирония, порою насмешливо проглядывая между строк, прекрасно ужилась и здесь, но теперь она не едкая, не злая, а веселая и легкая:

Свекла, огурчик и морковь —
Вот мой удел — удел счастливых...

Эдакая ода здоровому образу жизни! И это верно, абсолютно права Зайка — молодец тот, кто поймет вкус простых вещей, ведь счастье — понятие субъективное. Конечно, гипербола, возводящая употребление овощей к высотам счастливой судьбы, невольно вызывает улыбку. Но и смех, и овощи — вещь полезная, так что вот еще один показатель того, что поэт по-есенински «прощается с хулиганством», жуя уже не вредное печенье, а попивая овощной сок! Поэзия есть везде, она — вокруг нас, и жизнь наша — череда обыденных вещей, а дар поэта — увидеть в них особенную прелесть, скрытые истины и тайные связи, а потом, облачив все это в благородный панцирь из рифм и ритмов, передать читателю, уповая на понимание.
Есть в этой серии стихотворения, которые не просто берут за душу, они перехватывают дыхание, они заставляют сжиматься сердце от правдивой красоты и пронзительности строк. Одно из них — «Мы видим себя в отраженье зеркальных шаров и фужеров…». Поэт действительно написал обо всех нас, а мы... мы часто не можем описать свои переживания, да и любые острые эмоции, иголочками прокалывающие нервы, стараемся стряхнуть, переключившись на что-нибудь понятное и обыденное. А тут нам вдруг рассказали, почему же нам так дорог детский праздник Нового года, почему мы с такой настойчивостью, не признаваясь себе в этом, задавленные игом собственной взрослости, ждем волшебства, которое должно свершиться этой ночью:

Когда без сторонней подсказки
Мы чувствуем тихие тени
Тех, кто в нас не ищет ответа
На их незаметные ласки.

Просто когда это происходит, главное — не вздрогнуть и не спугнуть птицу счастья, присевшую к нам на плечо... Тема детства звучит еще в одном, более мрачном стихотворении «Я ластиком стер свое детство…». Прочитав его, невозможно поверить, что ранние годы поэта были безоблачно-счастливыми и что он был любимцем и баловнем. Отрекаясь от своего прошлого, поэт понимает, что он теряет будущее:

Я ластиком стер свое детство,
Но стал человеком без завтра...

Насколько же горькими должны быть воспоминания, чтобы избавление от них стало важнее будущего... «Прости меня, мама, за это…» звучит рефреном, а в конце к этому с болью добавляется: «Хоть ты никогда не прощала…». Страшное стихотворение, слезы становятся комом в горле. Оно кричит о том, что детские травмы неизлечимы, и наши комплексы, наше неумение быть счастливыми, неспособность дарить любовь и нежность — все это наследие ранних лет. И ничем никогда не залечишь эти обиды и эту боль, хоть до дыр сотри ластиком душу и память, — детство будет продолжать играть с нами, непрошенно вторгаясь в наши серьезные взрослые игры неуклюжими и нежданными отголосками...
Стремление к счастью неизбывно живет в человеке, и блажен тот, кто нашел свою долю, причитавшуюся ему от рождения самой судьбой. Любовь — великий труд, но только тот, кто не боится трудностей, пожинает плоды. Кригер, похоже, достиг своей тихой гавани, где

К нам льнут плоты причалившего счастья,
И, передав тебе на всякий случай часть, я
Вторую часть сам провожу своей судьбы.

Понятно, что для поэта наступило время созерцания и осмысления, время пожинать то, что посеял. Не все спокойно на душе и в его жизни, и некто, очень похожий на неизменного Черного Человека, дает о себе знать. Только вот цвет его неразличим; непонятно, кто он такой, к добру или худу стучат в ночи подковы неизвестного всадника, преследующего поэта. Совесть ли это, гордость ли, а может, это бальзам для исцеления душевных ран...

А может, это сумрак мой
В душе устал скакать...

Неизвестно, ответа нет, и даже кот-вещун только жмурится и молчит. Ответ на этот вопрос найдет со временем сам поэт. А нам с вами полагается прислушаться — не стучат ли копыта невидимого всадника? И что принес бы нам этот таинственный ночной гость? Ведь, вполне возможно, многое можно еще исправить, и встреча с Черным Человеком необязательна, а вместо него приедет к нам белый рыцарь на звездном коне....
Особенного внимания достойно последнее стихотворение этой серии. Оно само по себе как бы подводит итог всего сделанного, написанного и передуманного автором. В нем он вдруг начинает сомневаться, а не напрасно ли было все, что сделано:

Сочинил напрасно я
Повесть о себе самом
С грустными предлогами,
С тонким юморком...

Звучат здесь и усталость, и творческий поиск, и самокритика. Ответом на эти сомнения может стать только отношение читателя, его восприятие и оценка. Несомненно, творчество Бориса Кригера, как поэта, так и прозаика, является ценным вкладом в мировую литературу.
Перевернув последнюю страницу «стихов крайних лет», не спеши прощаться с поэтом, читатель. Его стихи ожили и заговорили голосом заслуженного артиста России Сергея Бехтерева. Проникновенный, бархатный баритон, окутанный в переливающийся покров тихой музыки, проникает в душу, раскрывая тайные смыслы и оживляя мелодику стихов. Невозможно описать красоту и лиричность этого произведения искусства, нужно самому окунуться в музыкальные волны поэзии, исполненной глубоко смысла и чувств, прошедшей через душу артиста. Оживая, строки обретают форму и впархивают, как птицы, прямо в душу слушателя. Читайте и слушайте, наслаждайтесь, сопереживайте, восхищайтесь — одним словом, приобщайтесь к поэзии Бориса Кригера, и в мире станет больше красоты и гармонии.