Сквозняк… Представим, что сидим в хорошо знакомой, любимой комнате, где все уже родное: ее украшают обои, где знаком каждый цветочек; фотографии, репродукции и постеры на стенах — это все, что так долго создавалось и что так сложно и порой почти невозможно изменить. Любовь человека к окружающим его вещам, обстановке естественна, ведь в окружающее пространство он вкладывает частичку своего внутреннего мира. В таком «уютном бункере» хорошо прятаться от повседневных и мировых проблем, да и просто коротать долгие зимние вечера. Случается так, что открывают форточку, чтобы проветрить, и внезапно открывается дверь — сквозняк… Мало в мире найдется людей, которые любили бы сквозняк… Сквозняк, по мнению большинства, — причина простуд, различных болезней, да и просто холодно, порой неприятно, когда холодный ветер врывается в полумрак обжитого пространства. Но без легкого ветерка и свежего ветра невозможно гармоничное развитие…
Книга Бориса Кригера «Сквозняк» является ярким примером такого сквозняка, который будоражит сознание и дает глоток свежего воздуха в душном пространстве обыденной жизни человека. На первый взгляд это сборник юмористических рассказов и философских размышлений, в которых представлено мнение русскоязычного, я бы сказала, «советского» _{(Под словом «советский человек» в данном контексте мы будем понимать русскоязычного человека, который формировался и получил образование на территории бывшего СССР)} думающего человека, принадлежащего к интеллектуальной элите социалистического государства, о происходящих вокруг него событиях. Основной темой цикла «Утомленные кленовым сиропом» является жизнь провинциала в канадской глубинке. Место и время в ткани повествования не играют существенной роли, так как писатель помимо «основной» канадской линии затрагивает вневременные философские и человеческие категории, что является, на мой взгляд, главной темой этой книги. Причем это не пространные рассуждения, а примеры конкретных поступков и объяснение мотивации поступков в конкретно заданных обстоятельствах.
«Сквозняк» — это сборник совершенно разрозненных на первый взгляд мыслей и высказываний. Но задумка автора находится в абсолютно другой плоскости: основные идеи, которые он пытается донести до читателя, не лежат на поверхности текста. Читатель получает путеводную нить, карту, своего рода руководство к действию, как нужно думать и в каком направлении идти. Каждый находит в «Сквозняке» то, что хочет найти. Для кого-то это повод задуматься о себе, своем окружении, о жизни, предназначении в этом мире, а для кого-то — ироничные заметки «провинциального интеллектуала».
В самой структуре книги можно наблюдать две сюжетные линии. Первая — мысли человека от момента его внутриутробного развития до перспектив развития всего человечества:
«И каменное прикосновение нашей всемогущей планеты к моим ступням более не кажется мне следствием всемирного закона обалдения. В запахе льда я не нахожу забытого ощущения простоты и недвойственности мира. Последними крыльями я не бью по опустевшей пыли. Ведьмы охотно заполняют вакансии ангелов и уже не веруют в собственное исправление. А я — назойливый эмбрион, растущий вниз головой в чреве родной женщины. Мне больше незачем питаться твердой пищей и заказывать у собственного повара яйца по-бенедиктински, этот шедевр, возникший именно в результате разоблачения повторяемости наскучившего бытия. Чтобы сотворить этот гастрономический шедевр, в выпечку в форме короны последней императрицы добавляют кусочки розовой плоти свиньи, сверху помещают сваренное в мешочек яйцо без скорлупы и, залив все это голландским соусом, ставят в бездуховную духовку… Мне более не нужны все эти увеселения. Я пуст. Я — не Пруст. Меня питает моя среда. Я веду внутриутробное существование, завоевывая предназначенное именно мне и не принимая во внимание присутствия иных носителей пуповин.
Я — мечтатель, погруженный в шелк околоплодных вод. Я — влажный поцелуй разрумянившегося на осеннем ветру отца. Так ли важно знать, что именно представляет собой наша видимая, подарочная упорядоченность? Несомненность совпадений выдает наличие глубинного сна, в результате которого я сам могу настраивать свое зрение на желаемую остроту: вот предметы молочно необрисованны, а вот я словно бы удлиняю линзу и получаю четкие очертания растущих изумрудов собственных глаз».
Вторая сюжетная линия — заметки автора, который позиционирует себя простым обывателем канадской глубинки и с юмором рассказывает о мелких происшествиях и каждодневной жизни обывателя.
Это взгляд человека, который находится на распутье и старается понять разницу между высказываниями человека и его действиями. В человеческом измерении это глобальный вопрос всех времен и цивилизаций: отношения отдельно взятой личности с общественным мнением и прописной моралью: «…мир упрям и груб. Ему не по душе философские изыскания. Нам остается лишь уповать, что всему свое время и когда-нибудь все эти несносные переживания и противоречия развеются, разрешатся как-нибудь сами собой… Наше счастье, что порядочных людей становится все меньше и меньше, а если у нас самих в результате какой-либо неслыханной неполадки в эволюции все же появляются подобные переживания, мы уже научились их подавлять на корню ловко и несомненно. <…> Таков заведенный порядок вещей, и не нам его менять. Мы не виноваты, что были рождены в этом несуразном обществе, где мораль на словах значительно опережает желудок. Так что же нам, горемычным, остается? Расслабиться и получить удовольствие…»
Эта тема не прямо поднята в «Сквозняке», но фактически в сюжетной линии о Канаде автор дает ответы на многие конкретные ситуации и вопросы, что очень органично вписывается в две сюжетные линии и философский подтекст всего сборника.
Важно также, что повествование ведется от одного лица и, таким образом, философские рассуждения гармонично вливаются в общую картину произведения и не создают впечатления пространных. Например, для данного текста закономерно чередование глав с философскими рассуждениями и обыденными происшествиями. Также характерно, что сюжетная линия философских рассуждений как бы обрамляет рассказы о жизни провинциала: книга начинается с «Внутриутробного эссе», далее следуют провинциальные зарисовки, и завершается философская линия циклами «Обретение будущего» и «Разоблачение некоторых -измов». Записки провинциала о бытии канадской глубинки как бы подготавливают следующие за ними рассуждения. Несмотря на кажущуюся несовместимость таких двух разных сюжетных линий, это создает особую атмосферу произведения, особый шарм.
Не случайно сам автор называет эту книгу сборником «разношерстной прозы». С одной стороны, ее невозможно отнести к философской прозе, а с другой — к беллетристике. Такое сочетание встречается в современной литературе различных жанров (Х. Мураками «Страна чудес без тормозов и конец света», М. Кундера «Бессмертие» и т. д.). Для детективов, беллетристики и «желтой» литературы совмещение двух сюжетных линий — устоявшийся прием, но для произведения такого душевно-философского уровня определенно является художественной новацией: автор ломает все сложившиеся стереотипы о том, что рассуждения на злобу дня скучны и пафосны, и предлагает новый формат изложения.
«Сквозняк» — сборник произведений, несомненно, близких публицистике. При первом прочтении создается впечатление, что это отдельные публикации в столичной газете, освещающие разноплановые темы — от злобы дня в канадской глубинке до глобальных вопросов современной жизни и общества вне зависимости от континента. По характеру повествования это произведение можно сравнить с «Колоколом» А. И. Герцена и «Дневником писателя» Ф. М. Достоевского. Автор «Дневника» освещал абсолютно разные темы — от записок путешественника до глобальных общемировых и общероссийских проблем.
«Сквозняк» имел бы гораздо больший общественный резонанс, если бы вышел в свет в формате подобного дневника в газетах или журналах, а возможно, и на интернет-портале. Особой популярностью среди читающей современной публики это произведение могло бы пользоваться при условии публикации в формате блога. Такой вид подачи подобного рода произведений имеет ряд преимуществ: доступность широкой публике, возможность регулировать количество предлагаемого материала, возможность обсуждать прочитанное с другими людьми и — в идеале — с автором. Восприятие читателем текста стало бы качественнее, так как при прочитывании книги целиком в потоке сознания «теряется» огромное количество ценных мыслей и высказываний. Такие тексты сознание русскоязычного человека привыкло «смаковать» и наслаждаться не только идеями текста, но и интеллектуальным, богатым метафорами языком. Метафоричность текста придает особую выразительность создаваемым образам. Невозможно пройти мимо многих высказываний и фраз, не отметив: «Нужно будет это запомнить, в яблочко». Некоторые образы приобретают абсолютно другой оттенок восприятия («слегка потускневший британский акцент», «кладбище полнится могилами незаменимых людей», «словно бы надежда может быть злой» и т. д.), особенно интересно это получается с теми вещами, предметами, ситуациями, которые нам очень хорошо знакомы. Например, пушистая кошка; все мы представляем в своем сознании когда-либо увиденное и хорошо запомнившееся животное, к которому подойдет это определение. Некоторые наверняка вспоминают, как они гладили такую кошку и какие эмоции и ощущения это вызывало. Кригер меняет фокус восприятия «пушистой кошки», заменяя понятие метафорой «кошка, ожидающая награды за свою пушистость». Таким образом, мы видим кошку не только как объект приложения действия, но и как контробъект со своими целями; иными словами, мы получаем возможность взглянуть на кошку другими глазами; подумать не только о своих целях и устремлениях, но и об этой кошке: чего она хочет, зачем природа наградила ее такой пушистостью, случайно ли это? Наиболее ярким восприятием такого образа является естественный перенос данной метафоры на общество, выявление параллелей в поведении между таким животным и человеком.
В одну фразу: «Родные стены давят своей надоевшей предсказуемостью» автор сумел вместить важную проблему человеческого существования: любовь к родине и однотипность обыденного существования. Кригер выразил характерное для человечества состояния, большего уже сказать невозможно — любви к родине и «родному болотцу» противоречит естественное желание человека развиваться и постигать новое, в таких ситуациях стены и начинают «давить».
Всем прекрасно известно крылатое выражение «вот где собака зарыта», имеющее ныне смысл — «докопаться до истины, узнать, где сокрыта правда». Существует предание: австрийский воин Сигизмунд Альтенштейг все походы и битвы провел вместе со своей любимой собакой. А однажды, во время путешествия по Нидерландам, собака ценой своей жизни спасла от гибели хозяина. Благодарный воин торжественно похоронил своего четвероногого друга и на его могиле поставил памятник, простоявший более двух столетий — до начала XIX века. Позже собачий памятник мог быть разыскан туристами лишь при помощи местных жителей. В то время и родилась поговорка «Вот где собака зарыта!» — в значении «нашел, что искал, докопался до сути».
Но есть более древний и не менее вероятный источник дошедшей до нас поговорки. Когда греки решили дать персидскому царю Ксерксу сражение на море, они заранее посадили на суда стариков, женщин и детей и переправили их на остров Саламин. Рассказывают, что собака, принадлежавшая Ксантиппу, отцу Перикла, не пожелала расстаться со своим хозяином, прыгнула в море и вплавь, вслед за судном, добралась до Саламина. Изнемогшая от усталости, она тут же издохла. По свидетельству Плутарха, этой собаке поставили на берегу острова Киносему собачий памятник, который очень долго показывали любопытным.
Некоторые немецкие лингвисты полагают, что это выражение создано кладоискателями, которые из суеверного страха перед нечистой силой, якобы стерегущей каждый клад, не решались прямо упоминать о цели своих поисков и условно стали говорить о черном псе и собаке, подразумевая под этим черта и клад. Таким образом, согласно этой версии, выражение «Вот где собака зарыта» означало: «Вот где клад зарыт».
Читаем у Кригера: «Вот в чем собака зарыта». Автор снова смещает фокус внимания с того, где была скрыта правда, на то, в чем она была скрыта. Хороший повод задуматься, где же мы все-таки скрываем правду. И такие примеры можно множить, их у Кригера целые россыпи.
Особо стоит сказать об образе автора. Это высокий, грузный человек, отличающийся недюжинным здоровьем и физической силой; любит жизнь во всех ее проявлениях: от качества пищи до «качества» собеседника. Вот как он говорит сам о себе: «Я вообще весьма нелюдимый. Мне бы вполне хватило общения с родственниками раз в неделю или даже раз в месяц, но к нам ходят из-за моей жены. Она милая и вкусно готовит, если в настроении. А с гостями она всегда в настроении. Тут и мне перепадает — когда жареной картошки, а когда и чего посущественнее». Повествование о себе наполнено характерной для всего «Сквозняка» иронией: «В кои веки пригласили меня в приличное общество, столь редкое в канадской глубинке. Разумеется, я, полистав книжки о хороших манерах, приготовился быть на высоте». Рассказчик без стеснения повествует о том, как он готовится к событиям и ситуациям, где не чувствует уверенности и осознает, что «не соответствует обществу». Понятно, что только зрелый и самокритичный человек может так открыто об этом заявлять. Но мы видим лишь верхний пласт текста. Следует иметь в виду оговорку — «канадская глубинка». И таким образом писатель поднимает глобальный вопрос кросс-культурной коммуникации. Что есть хорошо? Для какого общества? Для какой культуры?
В сборнике многие читатели смогут найти ситуации, фразы, высказывания и мысли, про которые смогут сказать: «Да, это про меня!» Основная ценность такого рода построения текста — это возможность взглянуть на ситуацию с разных позиций мировосприятия: взгляд из мышиной норы, взгляд с горы и взгляд с высоты птичьего полета. Читатель получает возможность взглянуть на ситуацию и себя самого посредством разных способов: и забраться на гору, и взлететь до небес, и почувствовать себя маленькой мышкой. Проблем от этого не становится меньше, зато само восприятие ситуации изменяется, что расширяет границы самопознания.
Кригер не ставит целью навязать читателю какой-то определенный тип восприятия своей жизни и происходящего вокруг, но дает картину собственного видения мира. Показывает, как могут изменяться в сознании человека обыденные вещи, если на многое смотреть и из мышиной норы, и с высоты птичьего полета, а не ограничивать свое сознание уже известными дорожками. «В своей будущей жизни я буду заниматься любовью так нежно и так неиздерганно обстоятельно, что всякий раз, когда природа будет ликующе заглядывать мне в лицо, я буду умиротворенно улыбаться ей в ответ: «Не волнуйся, я не растратил свое семя понапрасну, изливаясь в бесплодные полости… Я все сделал, как ты хочешь. У тебя будет еще много подобных мне сорванцов-футболистов, на которых ты можешь проводить свои неэтичные эксперименты».
Если бы природа подала прошение в современный этический комитет, она никогда не получила бы разрешения на процесс размножения, ибо он в корне неэтичен. Обмен внутренней средой и, хуже того, соками нарушает целостность нашего одиночества, а потому представляет собой образец самого жестокого обращения с человеком. Этим запретом природу зарубили бы на корню. Она рыдала бы в подсобке и утиралась дурно отпечатанными протоколами. Ведь одиночество является главным законом внутриутробного существования». Так «проблема маленького человека» _{(«Маленький человек» употребляется в данном контексте отнюдь не в чеховском понимании, наоборот, здесь мы подразумеваем обычного, простого человека в большом мире)} приобретает совсем другое значение: мы можем увидеть, что его интересует, как он находит свое место в жизни _{(От интересов человека и его жизни и самореализации в своем ближайшем окружении, в обществе, в котором он живет, до решения вопроса о смысле жизни в общепланетарном масштабе)} и о чем думает. Автор как будто учит смотреть на людей с этих трех точек зрения и обнаруживать не всегда то, что мы видим на первый взгляд.
Именно в этом приеме и заключается главная изюминка текста: это создает «душевный, добрый» юмор, такой своеобразный вид иронии и самоиронии, которая по-доброму, по-отечески заставляет задуматься о себе и том мире, в котором живешь. Если эту иронию рассматривать в духовном аспекте, можно проследить схожесть постановок ключевых вопросов с иудейской и раннехристианской философией. «Ощущение воспарения над пучиной окрыляется тривиальной мыслью о том, что человек действительно может все! Построить мосты через океаны! Побороть смерть! И даже, возможно, в один прекрасный день победить в себе самом отъявленную сволочливость, что было бы, пожалуй, даже важнее победы над смертью… Действительно, если бы нам дали выбирать между повсеместным искоренением сволочизма в людях и банальным бессмертием, мы бы, пожалуй, склонились в сторону искоренения, ибо не велика цена вечной жизни, проведенной в стане сволочей».