В решении вечного вопроса — смысл человеческой жизни и гармоничная жизнь с собой и обществом — писатель не прибегает к душещипательной истории с душевными метаниями и мучениями, тяжелым переездом и тоской по родине. Наоборот, он принимает ситуацию и признает ее; здесь нет описания его внутреннего состояния и эмоций, только «холодные» логические рассуждения и выводы, полное приятие ситуации.
«В самом деле… Из всего гонят. Из топора — гонят, из старых спортивных штанов — гонят, из веника — гонят, из лыж и даже из старых журнальных обложек гонят… (Нуждающиеся в подобных рецептах пишите до востребования сыну турецкого верноподданного Остапу Ибрагимовичу.) А вот из кленового сиропа — не гонят. Вроде бы всего в нем много; более того, на вкус такое пойло было бы вполне самобытным и маскировало бы откровенную дегустацию сивушных паров. Почему такая несправедливость?
Я долго стеснялся спросить соседей, проживающих со мной бок о бок в канадской глубинке. И, вы знаете, так и не спросил! А то вот так спросишь, а потом, глядишь, все начнут гнать самогон из кленового сиропа, и страна придет в упадок. И нам снова придется искать подходящее место для иммиграции». Эта ностальгия имеет особый характер: с одной строны видна тоска по родине, а с другой — желание и стремление к «другой» жизни; но в сердце такие мигранты культивируют «свою Родину» — все то, что дорого и близко сердцу.
Вообще же для традиционной публицистики русского зарубежья характерен несколько иной подход: сформировавшиеся еще во времена А.И.Герцена _{(А.И.Герцен (1812—1870) с 1848 г. жил за границей (Франция, Италия, Англия), первый русский публицист зарубежья)} основы и тенденции, которые определяют развитие отечественной публицистики в зарубежье до настоящего момента _{(В данном контексте подразумеваются общие тенденции развития до падения «железного занавеса», более позднюю публицистику отечественных авторов, которые пишут в зарубежье, очень сложно охарактеризовать и выделить какие-либо тенденции)}. А именно: отечественный публицист в зарубежье огромное внимание уделяет своим эмоциям, оставшейся вдали родине, политической ситуации в своей стране и мире; также имеют место рассуждения о полнейшем преобразовании политического и социального устройства страны и критика устройства принимающего общества.
Так, следуя герценовской традиции, автор анализирует причины своего пребывания в Канаде и пытается объяснить мотивы переселения других людей в Канаду: «Большинство из приютившихся в Канаде искали здесь покоя, долгожданного отдохновения от бесконечных блужданий по кривизне земной поверхности, свободы от опасностей и невзгод своих собственных стран». Мы можем четко увидеть два фактора, которые привели в эту страну автора: непосредственно желание покоя и эмиграция из своей страны по политическим причинам. Для времен падения «железного занавеса» и распада СССР это более чем обычная ситуация. Вообще же, если рассматривать данную проблему в историческом контексте, то становится понятным, что со времен открытия и колонизации этой части Северной Америки в нее стекались самые разные люди со всего мира — кто в поисках лучшей доли, кто скрываясь от религиозных и политических преследований. Так проходят столетия, а ничего не меняется.
Главный герой — не вымышленный персонаж, а сам автор, который ведет своего рода «психоаналитические записки» думающего и чувствующего человека из глубинки. (Если разбирать это явление в чисто литературном порядке, то для русского общества и русской литературы характерен такой тип саморефлексии. Вспомним хотя бы литературные труды XVIII—XIX веков, написанные русским дворянством в то время, когда они находились в ссылке в своих имениях. Признанные виртуозы русского слова, такие как Тургенев, Лермонтов, Толстой, Пушкин, писали зарисовки о своей размеренной жизни в провинции, о крестьянском быте и взаимоотношениях людей).
Особое внимание автор уделяет местным жителям Канады: он пытается ответить на вопросы: какие они? как живут? Почему именно так и никак иначе? Органичны исторические вкрапления: «Все началось более ста сорока лет назад, когда некто по имени Хант обосновался на берегу тогда еще пустынного водоема и решил, что здесь возникнет населенный пункт, который впоследствии, разумеется, назвали Хантсвилль. И где я был тогда? Если б я вовремя подсуетился, то этот населенный пункт назвали бы Кригерсвилль, хотя, впрочем, это совершенно не звучит… Так что, может, оно и хорошо, что я не подсуетился и прибыл сюда с некоторым опозданием. Так или иначе, мистер Хант запретил употребление алкогольных напитков на своем берегу, и все питейные заведения сконцентрировались на противоположном. Рассматривая старинные фотографии, поражаешься тому, как похожи их герои на сегодняшних окрестных жителей. Вот те же Джоны и Фрэнки стоят с увесистыми пивными кружками, только одежка на них более стильная. И неизменно на грязных шеях повязаны галстуки. А как же… Кругом ведь плескался девятнадцатый век. Эпоха обязывала. В 1877 году корреспондент одной захудалой газетенки, проезжая через деревню, ставшую впоследствии славным городом Хантсвиллем, рапортовал: «Несчастная, потребительская деревушка, в которой проживает, пожалуй, не больше ста жителей». Другой журналист в 1879 году призывал остановить пьянство и перестрелки, которые губили в основном молодое население. Его коллега добавлял масла в огонь: «Улицы этого селения полны дохлых лошадей, куч навоза и прочих отбросов, а также непроходимой грязи, которой могла бы гордиться любая индейская деревушка времен первопроходца, досточтимого Жака Картье». Нравы того времени отлично отражены в правилах местной гостиницы с гордым названием «Альбион». Правила гласили: «Джентльмены, ложащиеся в постель не снимая сапог, должны платить сверх прейскуранта; три удара в дверь означают, что произошло убийство, и вам нужно явиться для расследования; пожалуйста, напишите ваше имя на обоях, чтобы мы знали, что вы здесь были; недостающая ножка стула, если она вам понадобится, находится в шкафу; револьверные выстрелы — не причина для беспокойства; за керосиновые лампы требуется доплата, свечи — бесплатно, но они не должны гореть всю ночь; не отрывайте куски обоев для раскуривания ваших трубок (обои нужны для ведения записи имен постояльцев); если идет дождь и на вас капает через дырку в потолке, — зонтик под кроватью; крысы не опасны, даже если они гоняются друг за другом по вашему лицу; двое джентльменов, проживающих в одной комнате, должны договориться пользоваться одним креслом; если в наличии нет полотенца, пользуйтесь одеялом».
Маленький исторический экскурс очень наглядно отражает историю этого континента и дает ответы на некоторые вопросы. Для истории очень важно уметь признавать свои ошибки и адекватно реагировать на обратную связь с прошлым. Конечно, не каждый канадец увлекается изучением своего прошлого, напротив, бытуют расхожие легенды и наивные мнения, что находит отражение и в поведении людей, и в общей ментальности народа. Сразу же напрашивается сравнение с развитой европейской, восточной и российской цивилизациями и их богатой историей. Мы также видим, что автор придерживается позиции исторического детерминизма: для ответа на вопрос о формировании типа местных жителей он привлекает историю континента, отраженную в журналистике, а также рассказы самих жителей. В данном контексте вопрос о «канадских слонах» выглядит уже несколько иначе. «В канадской глубинке проживает довольно большое поголовье слонов. Их принадлежность к слоновьему роду была бы очевидна даже недоверчивому меланхолику Дарвину. А уж тот, бывало, набросит сачок на слона и давай его изучать с пристрастием… Но это полбеды. Весь ужас в выводах, которые позволял себе делать Дарвин. Между тем тут и без выводов все ясно: канадские слоны произошли от обезьяны, ибо обезьяна, если она достаточно изучена, может оказаться прародителем кого угодно, даже вас, насупленный мой читатель…
Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы и правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, которая претерпела удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, и при этом ни к чему не придерешься. Такие служащие и в больших городах не переносят своего социального положения и постоянно самовозвеличиваются за счет унижения посетителей, а уж о маленьких местечках канадской глубинки и говорить нечего. Здесь у подобных представителей канадской фауны вырастает поистине слоновая кожа, изредка подергивающаяся легкой дымкой волосатости, отдаленно напоминающей внешнюю поверхность шкуры мамонта». Такие канадские слоны — вроде как мамонты, а вроде бы и нет; официально вроде бы вымерли и вроде бы нет; и вроде бы люди, и вроде бы нет, и все это на фоне природы, в которую они так вписываются от скуки.
«Откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности? “Скука!” — скажете вы. Не иначе — скука. А может, и правда поиск общения с Богом? Может быть, Бога больше нет в храмах, и теперь, чтобы перемолвиться с ним словечком, нужно полностью отдаться на милость Белому Безмолвию?» Сначала мы увидели, как автор описал обычную жизнь и обычное времяпрепровождение в его окружении, а выше он попытался объяснить почему. Аксиомой, не требующей доказательств, для Кригера является то, что каждый человек по своей сути стремится к свету и Богу, но каждый на свой лад. Кто-то находит утешение в семье и семейной жизни, кто-то отправляется в леса для общения с Богом, самим собой, с целью подумать о жизни и так далее, вариантов может быть бесчисленное множество. С одной стороны, автор как биолог «препарирует» человека и его жизнь, а с другой — убеждает в том, что основа всех поступков и действий, образа жизни и т.д. — это стремление человека к высокому духовному диалогу и постижению мира. Это может оправдать очень многие поступки.
Занимательно, что автор, критикуя жизнь «аборигенов», сам следует их примеру и отправляется в путешествие, правда не на лыжах… он пользуется привычными нам транспортными средствами и, как кажется, приходит к «обычным» для путешественника выводам: «И что человеку в этой самой надежде? Надежда всегда связана с будущим, а будущее, как известно, вещь недолговечная, а посему и ненадежная. И чего же нам всем не живется в чарующем своей простотой и в то же время многосложностью настоящем моменте? Разве не этот самый момент является единственным связующим звеном человека с вечностью? И зачем человеку вечность? Разве нам плохо в нашей скоротечности? По-моему, многие из нас в ней вполне освоились и прижились». Как и первопроходцы древних и не очень времен, автор размышляет о смысле жизни: наверное, это было заложено природой — размышления и тоска вдали от того, к чему мы привыкли. Все равно, куда и как отправляется человек, основными условиями, наверное, являются одиночество и дорога, чтобы он начал размышлять о каких-либо вневременных категориях. Для каждого человека важна надежда, только и надежда бывает разной по самой своей сути — на это как раз-таки и обращает внимание Кригер: есть надежда, связанная с будущим, соответственно, та, которая не позволяет человеку жить настоящим, а есть та надежда, которая связывает человека с вечностью, соответственно, пробуждая в человеке изначально дарованные природой качества.
«Как бы мы ни перемещались в пространстве, кажется, что ничего не меняется. Еще Сенека отмечал, что от себя не уйдешь. Да и не только он… Многие обращали на это внимание. Порой так удивительно выходит: уедешь куда-нибудь на край света, а там все то же самое. Пылинки вальсируют в солнечном луче, жесткий матрас и неизменное тиканье часов. Конечно, в окне меняются пейзажи. То леса, то озера, а то и моря, но вот вокруг тебя все остается как прежде, словно мы носим с собой непроницаемую оболочку, пластиковую ауру собственного «я», и как бы далеко ни заносила нас страсть к перемещению в пространстве — от себя не уйдешь, по крайней мере придерживаясь надежных рамок материального существования». Обычное мнение обычного путешественника, но именно для того человек и путешествует, чтобы каждый раз открывать в себе что-то новое; кроме того, чтобы это открыть, нужно уезжать из дома, стоять на сквозняке и иметь возможность впустить в себя что-то новое.
Кригер подтверждает мнение психологов, что мы «носим весь мир вокруг себя»; акцент также смещается со всего мира и других мест на внутренний мир человека и его личность. Постепенно автор приучает к той мысли, что нужно научиться путешествовать и в пределах своего обыденного существования, замечать прекрасное не только вдали, но и рядом с собой: «пылинки вальсируют в солнечном луче» — часто мы это замечаем только сняв очки обыденности и настроившись на романтику, и тут же автор замечает «жесткий матрас и неизменное тиканье часов». Вот так вот в людях сочетаются порой абсурдные вещи.
«Мы не можем охватить всего своего бытия без остатка и, концентрируясь на чем-то одном, постоянно ощущаем невнятное чувство обкраденности и недоданности, нам слишком мало той жизни, которая, казалось бы, протекает во всех направлениях, но на поверку оказывается плоской и одномерной. Вот и эта плоская, одномерная луна, незначительная и с виду мирно дышащая наружными туманами, не имеет к нам отношения. Но мы сами порой не имеем никакого отношения к самим себе, и поэтому не удивительно, что луна в городах вообще не имеет никакого значения. А вот в глухих лесах это неприметное светило может стать символом жизни и смерти. Случилась лунная ночь — и нашел ты дорогу домой, а выдалась безлунная — и сгинул без следа…» Автор поднимает вопрос о жизни современного человека и его отношениях с самим собой и природой. С одной стороны, мы видим очень живое напоминание, что луна (в данном контексте это имеет отношение к природе вообще) — символ и императив жизни человека — теряет в современном мире былую роль. Если раньше луна могла спасти от смерти, то сейчас человек максимум может посмотреть сквозь облака на это светило. В связи с этим вырисовывается очень яркая ассоциация первобытного поклонения луне и шаманских камланий, в чем люди черпали дикую, необузданную силу, которая и привела каменную цивилизацию на данный этап развития. И что же имеет человек сейчас? «Луна в городах вообще не имеет никакого значения». Автор как бы предрекает затухание городской цивилизации от разрыва с природой. И канадская глубинка в данном контексте выглядит уже в совсем ином свете.
В одной из глав Кригер дает рекомендацию по разрешению данного вопроса:
«Логика моих бредней заключалась в том, что бороться с глобальным изменением климата — это утопия, что, например, и на Марсе идет потепление, и это свидетельствует о том, что причины этих явлений лежат вне нашей досягаемости. Я говорил, что со временем нужно разукрупнять крупные города, что Интернет должен позволить людям жить, учиться и работать дистанционно, что не всем в обществе нужно работать, потому что автоматизация и компьютеризация привели к тому, что основной массе людей дешевле платить пособия, чем пытаться создавать дорогостоящие и бесполезные для общества рабочие места…
— А что же будут делать бездельники? — не унимался серый.
— Их нужно воспитывать и занимать всяческими искусствами…
— Утопия! От того, что мы имеем в настоящее время, к такому никогда нельзя прийти…
— Не спорю… Ну, нужно хотя бы выбрать направление…»
На самом деле эти теории не новы, в мире до настоящего момента существует поклонение мегаполисам и стремление населения практически всех стран жить в больших городах, в качестве примера можно привести Нью-Йорк, Мехико, Москву, Шанхай и так далее, этот список можно продолжать бесконечно в современном глобализующемся мире. Так, на бытовом примере можно проследить решение общемировых вопросов, для которых общим местом являются рассуждения и морализаторства на высоком уровне, а переведение такого глобального вопроса в бытовую плоскость является наиболее рациональным подходом. Если рассматривать это в геополитическом контексте, то становится понятно, что Канада как раз сумела избежать диктата центризма мегаполисов в силу природно-климатических особенностей. И развитие дистанционного образования и трудовой деятельности не является новинкой для этой страны — автор говорит это в меньшей степени о Канаде, но обо всем мире. Поразительно, что на такие мысли наталкивают человека именно путешествия: «Иной раз хочется подняться и отправиться в путешествие. К примеру, посетить… другую глушь! Особенно интересно поехать, куда глаза глядят, куда, как говорится, заведет дорога, и остановиться там, где получится, без нудного планирования и упований на заведомый комфорт и обилие достопримечательностей. Хочется хлебнуть такой пространственной свободы». Даже в таких высокоразвитых странах, как Канада, человек хочет почувствовать себя вне цивилизации и «хлебнуть» первозданной свободы и силы. Речь идет даже не о конкретных мероприятиях и действиях, а о направлении действий и развития. Возможно, наш мир в силу «всеобщего закона обалдения» потерял направление, и мы не знаем, куда нам идти и как развиваться. Возможно, это самая большая проблема человека — остаться на той же ступени развития, что и сто лет назад.
Одним из самых интересных вопросов, поднимаемых Кригером, является вопрос о счастье. Казалось бы, счастье — это то, к чему стремится каждый человек. О счастье сказано и написано очень много, но никто не может ответить, что же есть такое счастье. Мы стремимся к счастью как к некой панацее и избавлению от всего, но мало представляем, что есть счастье. Странно стремиться к тому, чего даже не представляешь. На первый взгляд все просто: хочешь быть счастливым — будь им, но на деле это оказывается почти недостижимым императивом. «Кстати, о счастье. Говорят, что скука — болезнь счастливых. А мне кажется, что, если скучно, как же можно быть счастливым? Ведь скука — это несчастье! Или быть счастливым — уже само по себе скучно?» Кригер дает ответ на вопрос, что же такое счастье для себя и, кажется, для той интеллектуальной элиты, к которой принадлежит. Счастье там, где есть мучения, развитие и терзания души человеческой, там, где есть полноценное развитие и общение с людьми, которые прошли такое внутриутробное развитие. Возможно, счастье для человека — чтобы остался такой же образ мышления, как во время внутриутробного развития, и желание чувствовать, думать и говорить таким же образом и с таким же посылом, как и в период внутриутробного развития, когда человек еще знает свое предназначение в этом мире и близок к Богу. Ответить на этот вопрос точно невозможно, этой проблемой занималась на протяжении многих веков вся мировая литература и публицистика. Для человека в современном мире, наверное, как и много веков назад, важно найти ответ на эти вопросы для себя и задуматься над смыслом жизни и не превратиться в такого «слона», который вписан во всемирную систему унижения и подавления человека.