В «Фантазии о замке Синих духов» — первом из цикла рассказов, опубликованных в книге «Кухонная философия» (М., 2006), Борис Кригер c самого начала создает очень интимную атмосферу, словно два закадычных друга, не видевшихся бог знает сколько времени, вдруг встретились. И вот они сидят у жаркого камина и вспоминают о былом. Но гораздо позже читатель поймет, что такое сердечное отношение, увы, обращено не к нему, а к супруге автора. В какой-то степени автор и создал это произведение, чтобы напомнить жене о тех славных деньках, когда они «проживали в добротном домике на улице Коллето» с маленьким балкончиком, залитым светом заходящего солнца. Но, как оказывается, и это не главная цель рассказчика. Он — писатель, сочинитель, и самое главное для него — «чтобы это нравилось тебе сейчас, сегодня, всегда, чтоб ты читала меня очень часто… я хочу тайком застать тебя, зачитывающейся мной». Вот, оказывается, и всё, что нужно герою: внимание не публики, не общественности и дерзких критиков, а всего лишь жены. И ему это удается: «Незнакомых текстов для тебя у меня нет, и больше, чем печатная страница, едва родившись, не успевает для тебя утаиваться, ибо не медля бегу я поделиться очередным открытием с тобой». Невольно вспоминается герой знаменитой пьесы Шварца «Обыкновенное чудо». Именно для того, чтобы поговорить с женой о любви, он придумывает настоящую сказочную историю: «Таким уж я на свет уродился. Не могу не затевать, дорогая моя, милая моя…» В «Фантазии о замке Синих духов» приключения шварцевского Медведя заменяются донкихотскими похождениями рассказчика во славу своей Прекрасной Дамы: «Я постоянно тебя откуда нибудь вызволяю, это славное содержание моих побед. Помнишь, как мы травили Дракона мухомором, а он только пух от удовольствия, а потом оказалось, что он ими, мухоморами, по жизни питается? Если б ты не выткала ему рисованый шелковый платок, он бы до сих пор никуда тебя не отпустил».
Герой то тут, то там щеголяет своими познаниями в различных областях, то сравнивая размеры церквушки с астероидом «1998 SF36», то мимоходом напоминая о том, что Вольтер был антисемит. А вот астероид В-612А принадлежит — кому бы вы думали? — Маленькому принцу. А в первом же абзаце рассказа натыкаешься на удивительное слово «прометаморфозировать». Такого в русском языке мы не встречали. Странное словообразование, и к чему оно? Чтобы читатель запнулся, словно от попавшего в ботинок камня? Но чуть дальше автор дает объяснение своим филологическим экспериментам, говоря о том, что от них «явно прибывает свежесть с неким даже намеком на неординарность».
Философские и жизненные позиции рассказчика сводятся к умеренному либерализму. Он не готов, и даже более того, он против любых резких движений, в какой бы среде они ни происходили: всё у него течет медленно, неторопливо, чинно. Погружаясь в думы, он уплывает в прошлое и так коротает темные зимние вечера и ночи. Или проводит их «то с машинкой, то с пером, по настроению». Жизнь размеренная, растекающаяся, как оливковое масло по скатерти. Да и сам герой признается, что он «неисправимый домосед» и что «в этой жизни мы больше всего ценим размеренную спокойственность». И обязательно муж должен быть накормлен. Против этого даже Дракон не может устоять: когда «ты сказала, что тебе нужно домой, что у тебя я голодный-некормленый, он, змий, расплакался и отпер ворота».
Грустную эпитафию рассказчик выводит современным Пушкиным, Гоголям, а заодно и самому себе: «All rights reserved — о, как это наивно, и уж тем более смешно стараться достигать телесного благополучия посредством продажи испещренной бумаги». Действительно, заработать на хлеб насущный литературной деятельностью не так просто, как, например, бизнесом, однако многим это удается. Чтобы рассеять пессимистичный взгляд автора на литературное дело, вспомним имена Роулинг, Брауна, Коэльо, а из российских — Лукьяненко, Акунина, Донцову и не будем унывать. В конце концов, всенародная слава — именно писательская — может прийти и после смерти…
Замок Синих духов так и остался фантазией о безвозвратно ушедшем прошлом, о времени рыцарских подвигов и турнирных сражений за даму сердца. Все это в прошлом — и в фантазии писателя.
В рассказе «Запах соли» главный герой — эдакий обычный, заурядный… марсианин из обычного марсианского города Содомска: «У меня была зеленая кожа и третий, внутренний глаз на лбу. Я шел по улице своего городка, ничем не примечательного». Обыкновенный марсианский день среднестатистического марсианина так и исчез бы в череде таких же будничных дней, если бы героя не посетила странная мысль: «“А я человек”, — подумал я. И мне показалось, что мне эта мысль когда то приходила». Странные мысли героя напоминают нам об эритроцитах — впрочем, забегать дальше, чем надо, мы пока не будем.
Далее появляются путники, приехавшие из соседней Гоморры. Их неторопливые споры с непробиваемыми точками зрения ни в коей мере не являются поиском истины, скорее, это возможность скоротать время: «Я подсел к ним и начал типичный в подобном случае расспрос — откуда да куда. Мы долго говорили о дури народа, жадности властей и, как всегда, закончили всё обменом анекдотами».
Застывший марсианский мир с его однообразным течением, с солью, так и оставшейся без запаха, как две капли похож на наш. Такое же ощущение безнадежной скуки, тягучего и тянущегося, как лямка, времени присутствует в очень смешном и мастерски написанном рассказе «Лучше не знать». Скучнейший персонаж — гид, за весь рассказ вымолвивший всего несколько фраз. Герой объясняет его поведение тем, что «молчание наш попутчик ценил как особую добродетель, многократно мне интеллигентно намекая, что лучше молчания может быть только тишина, прерываемая редкими похрюкиваниями, которые настолько неожиданно проистекали из этого человека, что их приходилось воспринимать как проявление английской интеллигентности или еще не изученные мной междометия английского языка».
Старушка Англия с подачи мистера Уорбойза — так зовут гида — предстает скучнейшей дырой на свете. Зато сам рассказчик с юмором раскрывает нам культуру и ментальность англичан: «Потом я понял, что нет ничего страшнее и неприличнее для джентльмена, чем показать свои знания перед другим джентльменом, тем более его перебивая. Я вспомнил какую то статью, с сарказмом описывающую нескольких англичан за столом, обсуждающих какие то дела в одной африканской стране. Все участники разговора долго делали вид, что не помнят ее название. Один из них — немец — встрял: “Так это же Занзибар!” Все англичане за столом торжествовали — вот, нашелся невежа, — сразу видно, никакого воспитания. “Да, пожалуй, Занзибар”, — неуверенно согласился один из собравшихся, хотя все за столом знали, что он проработал послом в Занзибаре десять лет».
Да, не очень приятное впечатление производит «культура» англичан. Ну не одним же нам слыть бескультурным и грубым народом, особенно в зарубежных поездках?
Паб «Обезглавленная женщина» тоже не делает англичанам чести. Название этого милейшего заведения происходит от английской пословицы, в которой явно видны веяния шовинизма: «Женщина может молчать, только если она обезглавлена». Юмор в стиле мистера Бина. Хотя самому герою идея обезглавливания женщин пришлась по душе: «…когда какая нибудь раздатчица на кассе задаст мне ошеломительный своей неожиданностью вопрос: “Готов ли я к Рождеству?” или “Хорошо ли я провожу время в отпуске?” (хотя я тут не в отпуске — я тут живу и встречаюсь с ней почти каждый день уже четыре года), мне хочется, чтобы она была обезглавлена, причем добровольно и окончательно».
Но это еще цветочки. Дальше начинается самое интересное: «Итак, мы прибыли в очередной городок, где гид изготовился показать нам какой-то собор. Мы были пообедавшими, и, казалось, ничто не препятствовало продолжению путешествия. Но вдруг я заметил вывеску на пабе, что там подают пирог с линкольнширской колбасой — линкольнширский пирог, короче. Я решительно потребовал остановить. <…> “А как же собор?” — спросил гид меня, уже выходящего из машины. “Собор подождет”, — сказал я по-наполеоновски, командным шагом направляясь к пабу. Я вообще падок на рекламу в лоб: написано — пирог, давай сюда пирог. И в такие моменты мало что может меня остановить».
Итак, оставив гида негодовать по поводу столь легкомысленного отношения к местным диковинкам, наши герои отправились в заведение не столь святое, как собор: «За скрипучей дверью паба было на удивление много народа. <…> Мы потребовали — нас было двое, поскольку гид, конечно же, остался проветриваться в машине, — две порции пирога, но тут я неожиданно для себя потребовал еще и сосиску с бобами».
И вот здесь и происходит то самое столкновение с простой английской действительностью, с этим простодушным миром англо-саксонской ограниченности и узколобости:
«— Так вас трое? — удивилась владелица паба.
— Нет, двое, — настаивал я.
— Так, значит, вы хотите пирог и сосиску?
— Нет, мы хотим два пирога и сосиску.
Владелица паба почему-то была на грани нервного истощения, повторив еще раз:
— Так, значит, вас трое?
— Хорошо, трое, — соврал я.
И нам принесли три обеденных прибора, и я, пользуясь многолюдностью в пабе, скрытно съел сначала свою сосиску, потом вполне законно поглотил свой линкольнширский пирог с колбасой, а потом съел и второй пирог, потому что аппетит, похоже, разыгрался только у меня».
Так вот как надо действовать в подобных ситуациях! И если вы настолько голодны, что готовы съесть за семерых, ни в коем случае не просите семь порций исключительно для себя, а просто скажите официанту: «Нас будет семеро». Так вы избежите многих конфузных ситуаций.
После того как герой «вполне законно» отведал пирога, в гиде внезапно «заигривилось лукавство его древних предков, то ли англов, то ли саксов, а то ли, еще хуже, ютов», и он спросил:
«— Ну, как вам понравился линкольнширский пирог?
— Очень замечательный пирог, — ответил я. — Поедем в гостиницу. На сегодня хватит — пора отдыхать.
Гид не мог скрыть своего разочарования и, собрав в себе последние крохи разговорчивости, вопросил:
— А как же собор?
— Не надо собора. Хватит мне и пирога.
Мистер Уорбойз хрюкнул как-то особенно язвительно:
— А не желаете ли вы знать, из чего этот пирог делают?
— Нет, спасибо, — ответил я. — Лучше не знать, лучше не знать...»
Вот она, наивная простота и очаровательная непосредственность старушки Англии и ее удивительных обитателей: поражающего своим красноречием мистера Уорбойза и смекалистой владелицы бара. Из рассказа можно почерпнуть не только манеры поведения в обществе настоящих джентльменов, но также политику ведения дел: «С тех пор я зарубил себе на носу, что в Англии у всякого должен быть электрический счет, будь ты женщина с головой или без».
Мы намеренно изменяем порядок чтения рассказов — с целью, которая станет понятна позже, и обращаемся к последнему из этого цикла рассказу «Вечность кончается сегодня». «Вечность…» вызывает ощущения более зрелого, и по мыслям, и по слогу, произведения, чем все предыдущие рассказы цикла. Когда она написана — неизвестно, но можно предположить, что позже, чем остальные рассказы. Если хотите, в ней больше едкого реализма. А истинное понимание вещей часто приходит, когда солнце уже склоняется к закату.
В этом рассказе автор скатывается до вопиющего пессимизма: «Мне хорошо, когда следует ужасаться, и плохо, когда нет язвы, которая бы оправдала мое страдание». Дальше в лес — больше дров: мы переносимся в сферу насекомых. А от них, как известно, и до простейших, т. е. до эритроцитов, рукой подать. «Больше всего выигрывали в моей стране простые тараканы, потому что их уничтожали, не называя это уничтожением, а называя это “контроль насекомых”», — пишет Борис Кригер. И далее: «“Дай ка я тебя проконтролирую”, — говорил уничтожитель уничтожаемому, и уничтожаемый в первый момент думал, что это что то другое, и даже как то комфортнее себя чувствовал». Стойте-ка, стойте-ка! А про тараканов ли идет речь? Далее по тексту: «Но всё остальное время уничтожающий говорил слово “контроль” и уничтожаемый себя успокаивал — “а ведь не убийство”…» И не только уничтожаемый себя успокаивал. Уверен, даже самым страшным злодеям не чужды угрызения совести, а уж простым «дезинфекторам» подавно. Поэтому и уничтожающий вполне мог сказать: «Ну, это же во благо самих тараканов, меньше народу — больше воздуху, потом сами же спасибо скажут!»
И тут-то мы совершаем еще один шаг вглубь науки. И на пути к простейшим — очередная остановка: одноразовая жизнь (не путать с одноклеточной! Все-таки одноклеточным инфузориям и вакуолям будет обидно такое сравнение). К слову, один мой знакомый подсчитал, что пользоваться «многоразовой» посудой невыгодно. Цена воды, расходуемой на ее мойку, оказалась выше, чем стоимость пластиковой посуды на год вперед. Теперь у моего знакомого вся керамическая посуда красуется в серванте, а сам он пользуется одноразовыми тарелками, стаканами, вилками, ложками и салфетками. Этот пример, повторюсь, просто так, к слову, из серии «На заметку рачительным домохозяйкам».
Борис Кригер приводит, как мне кажется, прекрасную историческую схему развития «ихнего» — «одноразового» научно-технического прогресса. Итак, одноразовые мысли поштучно — «Пресса». Одноразовые мысли по десять, двадцать пять и пятьдесят штук — «Телевидение». Одноразовые мысли по сто штук — «Интернет». И — внимание! Специальное предложение дозвонившимся в течение часа: дополнительно вы получите подарочную упаковку «с десятью мыслями о сексе в подарок»! Спешите! Предложение (не)ограничено!
И что же, вы думаете, это предел? Ни в одном глазу! Имеются еще: «единственная любовь» (в пачке пять штук, перед применением проконсультируйтесь с женой), «одноразовый Бог» (в пачках по три), «одноразовая жизнь» (в виде реинкарнации по пятнадцать-двадцать штук), «одноразовое мироздание» и «одноразовая Вселенная» (в пачке по десять штук).
«Может быть, поэтому самое сложное теперь — это плести незатейливую ткань повседневной жизни?» Почему же теперь? Разве «незатейливая ткань повседневной жизни» не была тем материалом, который протирался с завидной постоянностью, не только в век высокотехнологичной синтетики? Разве не были мы свидетелями знаменитых «походов за веру», оборачивающихся массовой дезинфекцией от грызунов?
Вот теперь самое время поговорить о главном. О том, что непреходяще, как печаль или радость, или даже любовь. Борис Кригер называет это «эритроцитами». Если хотите, мы оставили эритроцитов на десерт. Это и некий воспитательный шаг. Ведь нельзя же в первом классе заставлять детей читать «Войну и мир». Это будет насилием над бедными детьми, и даже не столько из-за объема, сколько из-за размышлений Толстого. У Кригера есть что-то похожее — не то чтобы его произведения нельзя давать детям младшего школьного возраста — да, пожалуйста, пусть читают на здоровье, — но смысл кригеровских «эритроцитов» начинаешь понимать, только пожив какое-то время.
«Эритроциты (от греч. erythros — «красный» и ...цит) — безъядерные клетки крови животных и человека, содержащие гемоглобин. Переносят кислород от легких к тканям и двуокись углерода от тканей к органам дыхания. Образуются в костном мозге. В 1 мм3 крови здорового человека содержится 3,9—5,0 млн эритроцитов» (Большая советская энциклопедия, 1997). Тут же возникает вопрос: сколько «кригеровских» эритроцитов приходится на один квадратный километр?
Итак, наука «эритроцитология» исходит из принципа, что все люди делятся на три типа. (В Германии образца 1930-х годов, кстати, так же проводилось деление людей на три группы. Не провожу никаких аналогий, просто вспомнилось.) Первая группа — самая многочисленная, и в ней состоит так называемый разумный люд. Род его деятельности тоже вполне известен: «[Первая группа] завершает свои размышления в годы нежные и в зрелости, исправно дожидаясь выходных, запрягает пони или еще каких лошадок да вывозит всю семью на прогулки». Из-за своей распространенности этот вид не представляет какой-либо ценности для ученых. Поэтому переходим далее.
Вторая группа носит имя «необлагоразумленные». Этот вид людей менее распространен в природе, но интересует науку исключительно в целях собирательства и классификации. Читаем у Кригера: «Необлагоразумленные в юности страдают неимоверно, дылдятся до старческих ногтей и оттеняют спокойное расслабление вовремя созревших». А есть еще, добавляет писатель, индивиды, которые могут относиться как к первой группе, так и ко второй: это «резвая свалка статистов, явленных в сей свет лишь поприсутствовать» и «толпы… вовсе счастливых и пухлых, с игривыми ямками клеток, их пурпур заманчив, их польза ясна и неоспорима. Они выполняют свои поручения исправно, без тени сомнения и глупых вопросов».
Таким образом, две эти группы представляют собой «правящую партию». По неофициальным данным, их около 99 % от всего населения Земли (погрешность статистики 1 %). Таким образом, можно подсчитать количество эритроцитов. Это к вопросу, заданному выше, об их содержании на квадратный километр...
А мы переходим к третьей группе. Самой малоизученной. Самой загадочной. Итак, кто же они такие — малоизученные кригеровские эритроциты? Читаем определение: «Не довольствуясь ни благостью одних, ни смятением иных, запрягают они тех же лошадок, цокают копытцами, но страдают, мечутся ежечасно и безнадежно». Ага, вот загадка и разгадана! Занимаются они тем же, что и другие: «запрягают они тех же лошадок». (А значит, и распознать их среди общей массы не так-то легко. Вот почему статистика по-прежнему молчит!) Разница только в том, что последние «страдают, мечутся ежечасно и безнадежно». И в этих страданиях и метаниях и заключена вся сущность эритроцита. Это их ядро, а биология заблуждается, считая их безъядерными.
Далее идет постановка проблематики: «Что ж неймется нашим третьим, отчего не дает им растительного благодушия еще не остаревшая плоть или зачем им не скитаться по весям повесами, упиваясь своей неприкаянностью? Зачем не лелеять свою никчемность?» Вопросы сакраментальные, глубокие. На языке вертится «риторические», потому что уже на протяжении многих столетий наука пытается их разрешить и не разрешает. Но наука, как известно, особа довольно упертая, так что, может быть, когда-нибудь она даст нам исчерпывающие ответы на все вопросы.
А пока наука думает и решает, Борис Кригер дает свой ответ: «Может быть, эта ноша извечного искания должна быть возложена хоть на какую то часть мироздания, дабы не было столь одиноко Первопричинному в Своих ежедневных созерцаниях плодов творений рук Своих?»
А теперь мы объясним читателю, почему же мы так непоследовательно изучали произведения Бориса Кригера. Дело в том, что его рассказы «Роскошь» и «Развод» стоят особняком в ряду его произведений и являются, так сказать, ярким выражением «эритроцитизма» в быту. Что мы имеем в виду, будет понятно ниже.
Возьмем «Роскошь». Незатейливый рассказ о жизни обычного советского иммигранта. Кастрюля тут — апологет всего материально обеспеченного мира, вместе с зажиточными буржуями и графами де Мосарами. Вокруг нее и разворачивается сюжет: жена соседа, сварившая ему суп (сыгравшая одну из главных ролей второго плана), сосед в трусах и с огромным черным пистолетом. Да и чего мелочиться: военный конфликт на Ближнем Востоке разгорелся лишь затем, чтобы кастрюля эта попала к герою.
Но это всего лишь присказка, так сказать, бульон. А вот мясо-то начинается, когда зачерпываем половником поглубже. И тут же вылавливаем жирнющий кусок: «Мы сидели втроем в черных, германского пошива противогазах, которые впоследствии оказались неисправными, списанными германской армией и приобретенными израильским правительством для всего израильского народа на случай газовой атаки, потому что газовую атаку ожидать было выгоднее, чем негазовую, поскольку негазовую атаку нужно пережидать в бомбоубежище, а под бомбоубежище в Израиле предполагалось использовать подвалы, звонко зовущиеся “миклат”, вечно заваленные под завязку всяческим барахлом жителей домов, так что не то что пережидать в них атаку, а даже просто войти в них было бы нельзя». И далее: «Конечно, потребовать от израильских сограждан привести подвалы в порядок было бы можно, но недовольство масс таким непопулярным решением могло бы свергнуть очередное неустойчивое, как уральская погода, правительство, и правительство решило, что не следует провоцировать народ в такой напряженный для страны момент менять правительство, поскольку и это правительство вполне сойдет». Вот, значит, как оно! От противогаза до правительства, оказывается, мат в два хода. Это они, эритроцитики зашевелились! А попробуй спроси себя: «И зачем я об этом думал? Правительство обыграть хотел? Мало таких “гроссмейстеров” на Колыму в свое время отправились?! А у тебя же семья, дети, как они без тебя?!» И вот, начинаются эти раскопки серого вещества. Иначе, как проклятием эритроцитов, это не назовешь. Это как больной зуб: ноет, шатается — а ты к нему языком все лезешь и лезешь. И по-другому не можешь. И эта формула «по-другому не можешь» — один из непреложных законов эритроцитологии, все равно как закон всемирного тяготения Ньютона.
Дмитрий Максимович Венцебросов из рассказа «Развод» — типичный эритроцит. Он не может жить в родном городе Сумасбродинске, потому что считает его пошлым. А считание города пошлым, вам любой врач-эритроцитолог скажет, — это первый признак эритроции — неизлечимого заболевания мозга. У Дмитрия Максимовича происходит неотвратимое изменение системы ценностей: в отличие от разумного люда (первая группа), который не может жить в бедности, опасности и неопределенности, Дмитрий Масимович «в бедности мог, в опасности мог, даже в неопределенности мог. А вот в “пошлости” не желал, да и если б пожелал — не мог бы».
Эритроция проявляется и в быту, выявляя себя отклонениями в поведении: «Нет уж ты съешь, Настенька, — волнуется Дмитрий Максимович и ловким движением контрабандиста перебрасывает утомленную сосиску с уже порвавшейся кожицей в тарелочку Анастасии Яковлевны. А та пыхтит, не соглашается и, неизвестно откуда взявшимся приемом отвлекши внимание Дмитрия Максимовича, перебрасывает и вовсе распустившуюся, как неопрятная доярка, сосиску обратно в тарелку Дмитрия Максимовича».
Болезнь приобретает тяжелый характер, когда у Дмитрия Максимовича появляется навязчивое желание иммигрировать в Занзибарию: «Нужно было вырваться из этой “пошлости” раз и навсегда, а там будь что будет».
Нельзя не упомянуть о титанической работе Д. М. Венцебросова «Мытарства духа». Писанный им на протяжении сорока лет роман является, по нашему мнению, ярчайшим выражением духа эритроцитиков, их idée fixe, их смыслом жизни. Роман начинается «сценой явления Святого Духа в цех завода зарядных устройств и далее… мытарства этого Духа среди мятежных душ его сослуживцев». Эритроцитная философия зиждется на таких работах, как «Мытарства духа», «Тирания души», «Хождение по мукам». Пожалуй, оставь эритроцитика без горячей воды, отключи ему свет, перестань поставлять газ, и он будет, сжав зубы, терпеть. Но попробуй отнять у него возможность «творить», и это его погубит. Он будет чахнуть на глазах, бредить о том, что «потерял смысл жизни», и в конце концов сам себя погубит.
Рассказ «Развод» заканчивается печально — Дмитрию Максимовичу не удается осуществить свою мечту и перебраться в Занзибарию. Ему остается провести остаток своей эритроцитной жизни в Сумасбродинске, пытаясь примириться с «этим городом, этим небом, наполняемым грозами, с этими листьями осенних непогодий, пересечением крестообразных рам, так напоминающих тонкостенные трубочки судеб».
Эритроциты, как правило, недовольны своей участью и пытаются ее изменить: «Тогда вы, прозревшие третьи, не получая ответа о смысле, впадаете в крайность иную. Вы молите слезно и гневно, вы просите чудо забвения, простейшего права любого народа довольствоваться и не ведать и просто вершить свою жизнь без лишних терзаний». Есть восточная история, характеризующая это состояние эритроцитов. «Жил-был мудрый правитель, и все его подданные его любили и уважали и считали умнейшим из королей. И был в его владениях колодец с очень вкусной водой. Но правитель строжайше запрещал пить оттуда, говоря людям, что они сойдут с ума, если выпьют оттуда. Люди не смели ослушаться своего правителя, но однажды так случилось, что они испили воды и все сошли с ума. Остался один король нормальным, и все подданные стали считать его безумным. Ходил-ходил король, мучился, а потом плюнул на все, пошел и выпил из колодца».
Но самой главной особенностью эритроцитов является даже не примирение с действительностью, а извечные муки, которые они испытывают. Эта тема особенно волнует автора: «Из всех тварей вселенной несчастнее всего эти самые третьи. Не дает им Господь ни забвения сытого, ни брожения блаженного… О, несчастные третьи! Вы, редкие эритроциты с прозревшим сознанием, не принявшие и не постигшие необходимость сменять поколения в своем народе каждые три месяца во благо неведомого вам Целого, чья жизнь, вопреки всем разумным границам, беспредельна, и даже в самых дряхлых анналах не значатся свидетельства о ее начале или о предвещаниях ее конца». Автор предвещает им грозное будущее: «Где то в безвестных каналах великого материка жизни дряхлыми сморщенными комками кончать, непременно в муках, свои дни, а после и вовсе незаслуженно вас, невинных, растлят угрюмые тартарары организма и, надругавшись, останки спровадят в клоаку с пометом».
По ходу чтения «Фантазии о замке Синих духов» возникает мысль, то исчезающая, то снова появляющаяся, которая наконец оформляется в четкий вопрос: «Почему Борис Кригер пишет в своем произведении об эритроцитах?» И мы можем найти в тексте ответ: «Молчи, грозный проповедник! Как давно ты мне кем то поселен между мозжечком и еще чем то, давно позабытым, из пропахших формалином недобрых уроков. Ты первый, кого следует умолить замолчать, ведь с таким неуемным философом в мозгу недолго угодить в фарисеи, в еретики иль даже похуже. Что проку, ведь истины нет, и лишь в этом причина, что ее до сих пор не нашли. Нас так много — подробных, строптивых искателей правды. Видно, нам уготовано то, что мы сами себе присуждаем» (здесь автор называет эритроциты «проповедниками»).
Так вот она, разгадка! Борис Кригер есть один из этих эритроцитов, «воспрявших и вопрошающих природу Всевышнего», на которых «ноша извечного искания должна быть возложена». А его произведения являют собой попытку понять мир, жизнь, самого себя, и «эритроциты» — некое кодовое название людей, думающих, интеллигентных, живущих сердцем, а не умом.
Если кто-нибудь спросит: «Вот вы читали рассказы Бориса Кригера. О чем они?» — я не смогу сказать, о чем. Конечно, я попытаюсь, но это будет звучать примерно так: «Они о замке Синих духов, эритроцитах и одноразовых людях». «А-а-а!» — понимающе кивнет вопрошающий и с многозначительным видом отойдет. Поскольку ответ мой больше похож на бред сумасшедшего, чем на оценку здравомыслящего человека. Но таков уж литературный стиль Бориса Кригера — смесь диаметрально противоположных вещей.