В стремительной гонке в поисках новых благ и совершенств, захлебываясь и задыхаясь от бешеного ритма городов, мы утрачиваем самые главные качества, присущие человеку, — человечность, дружелюбность и умение любить.
Мойры, прядущие человеческую жизнь — длинную или короткую нить, знают, что красивое и крепкое полотно можно соткать из нескольких десятков, сотен, тысяч нитей. Так и наша жизнь — она состоит из жизней наших предков, современников, потомков, и только от нас зависит количество узлов и неровностей, крепость и красота сотканной нами жизни.
Каждый человек вправе представить на суд общественности свою концепцию мира, свою модель жизни. Приостановив бешено крутящееся беличье колесо, попытаемся погрузиться в увлекательный литературный космос — мир героев современного писателя-философа Бориса Кригера.
Кригер — наш современник, сумевший отыскать точку опоры (да-да, ту самую пресловутую точку опоры) и завертевший мир вокруг себя. «Словно из черноты небытия прорвавшись в толпящейся массе отживших и еще не живших душ, моя душа смотрит в узенькую щелку, через которую виден безграничный мир с гулкими сводами созвездий. Я хочу лететь туда, к ним, я хочу пропускать через себя все магическое счастье бытия, подаренное моим, чудом проклюнувшимся наконец сознанием» (Кригер Б. Тысяча жизней. Ода кризису среднего возраста) — такова жизненная позиция писателя. Мы ведь, по велению и задумке Господа, — Творцы. Сотворив себя, творим свой мир, такой похожий и непохожий на миллионы, миллиарды отдельных человеческих миров.
Кригер, как и всякий человек, — это космос, это отдельная планета, яркая, многоликая, глубоководная и высокогорная, равнинная и скалистая, жгучая, как песок Сахары, колючая, как льды Арктики, теплая, как дыхание Эола. Он многомерен и многогранен, доступен и открыт, удивителен и загадочен: «Пусть я капля, недолговечная и нестойкая. Пусть паучки надежнее зацепились за свои паутинки. Но позвольте мне владеть миром, пусть только на тот самый, стремительно срывающийся в бездну миг!» (там же).
Бывший гражданин Страны Советов (оставившей за собой привычку советовать), эмигрировавший в Израиль — страну Обетованную (или страну обетов?), проживший несколько лет в Норвегии, он решительно направил свой семейный ковчег в Канаду и осел там, возрождая и творя свой собственный реальный и виртуальный мир — страну Кригерленд.
Когда впервые начинаешь перелистывать страницы произведений писателя, сразу же вспоминается обличительная сатирическая проза М. Е. Салтыкова-Щедрина. Легкая, грациозная, острая и колкая сатира нашего современника Кригера — свидетельство яркого ренессанса этого жанра.
Своеобразие художественной литературы состоит в умении не просто воссоздать ощущения сами по себе, но, скорее, заставить испытать потрясение, которое они вызывают в нас. Образы, закодированные в слове, никогда не воздействуют прямо на наши органы чувств. Они воссоздаются через более или менее скрытое посредство мысли, исходя при этом из глубины нашего существа, а не извне, и, наверное, именно это дает им окраску, столь отличную от той, какая была бы в нашем пред¬ставлении у более прямо воздействующего искусства. Однако литература не ограничивается простой передачей ощущений — она рисует перед нами законченную картину нашей внутренней деятельности и часто указывает направление, путь дальнейшего развития. Непрерывная лавина агрессивно-деструктивно-депрессивной художественной литературы всех веков и народов сметает и сминает незрелые умы, окончательно вгоняя последних если не в могилу, то в состояние, колеблющееся между легким психозом и тяжелыми формами шизофрении.
Борис Кригер убежден, что «автор несет ответственность за... смерти и поломанные судьбы, поскольку, признайтесь, кто из нас не сверял свои действия с литературными героями и героями фильмов? Нам же всем, благодарным читателям художественных произведений, следует запомнить, если это, конечно, возможно, что действия литературных героев не есть и не могут быть отражением реальной жизни, а посему не следует слепо впускать в свои души примеры и образы чужих героев. Они действуют и говорят вне свободы своей воли и подчас руководствуются стремлением автора произвести дешевый театральный эффект, что в реальной жизни обращается в неизбежную и горькую трагедию уже реальных, настоящих, живых людей» (Кригер Б. Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении).
Человек обязан, должен быть счастливым — вот твердая жизненная позиция Кригера, поэтому он создает цикл полифонических романов: роман-шутку с намеком, роман-шутку с сарказмом «для детей изрядного возраста», то есть для взрослого и вдумчивого читателя, избрав выразителем своих мысле-идей главного героя — Маськина. Но как увлечь, «зацепить» за живое взрослого, пресытившегося жизненными пороками и соблазнами, современного, зачастую циничного человека? Как достучаться до его охладевшего сердца, как очистить засорившиеся мозги, как вдохнуть веру и надежду в опустошенные души? Кто сыграет роль Буратино и при помощи золотого ключика, отмыкающего дверцу в счастье-сказку, откроет людям, что истинное сокровище прячется на донышке нашей души, в нашем сердечке? И Борис Кригер находит блестящее и оригинальное решение. Зачем выдумывать колесо, если оно было изобретено давным-давно, задолго до нас? Единственное, что можно сделать, — улучшить внешний вид (форму) за счет качественного материала (содержания).
Да, действительно, романы Кригера — это сочетание философских рассуждений с пародийной сатирой, свободное соединение прозы и поэзии. За незамысловатыми названиями («Маськин», «Маськин зимой», «Письма Маськина к Сенеке», «Песочница», «Сквозняк», «Кухонная философия») и чудаковатыми персонажами его книг скрывается (или, скорее, хорошо угадывается) современный образчик сократического диалога и менниповой сатиры.
Маськин — один из любимых героев писателя, олицетворяющий человеческую природу масечности: доверчивость и дружелюбность, доброту и бескорыстие, трудолюбие и упорство, наивность и мудрость, умение радоваться и любить, терпеть и прощать. Автор смотрит на окружающий мир глазами доброго Маськина и немного ворчливого Плюшевого Медведя, причем за тщательно прописанными образами угадываются сам автор и его дружная семья. Плюшевый Медведь — Борис Кригер, Маськин — его верная спутница жизни, Кашатка и Шушутка — дети. В романе множество занимательных персонажей: это и домашние любимцы, и просто знакомые, а также случайные посетители и представители разных слоев, прослоек, наций, национальностей. Мы видим Маськина в различных ситуациях, наблюдаем за жизнью в Маськином доме — маленьком личном мире, мы радуемся вместе с ним и огорчаемся, совершаем опрометчивые поступки и проявляем благородство, мы пробуем жизнь на вкус, исследуя большой и непознанный мир и познавая свою сущность:
«Маськин... подумал и хотел добавить: ”От зависти и глупости человеческой — всё зло в этом мире”, но потом ещё подумал и вместо этого сказал:
— От молока коровьего — вся сметана и творог в этом мире».
«Маськин рассердился, что его беседку всю мемориальными досками заколотили, и использовал все доски на дрова... Потому что Маськину без разницы, кто великий, а кто не очень».
«Для Маськина все гости хороши, главное только, чтобы не сорили и не безобразничали. А чаю на всех хватит!» («Маськин и Маськина беседка»).
Войдя в эту жизнь маленьким и доверчивым Маськиным, главное, по мнению писателя, — не утратить это ощущение, не предать свое «я», оставляя за собой право быть счастливым и дарить счастье другим:
«— Надо же, как бывает, — заудивлялся Маськин, — и удаётся же кому то сохранить себя в себе...
— Да вы посмотрите сами в себя внимательнее, вы и увидите, что тоже в некотором роде матрёшки. <...>
— Ой! — закричал Плюшевый Медведь, разглядев в себе совсем маленького плюшевого медвежонка, сидящего на горшочке и о чём то глубокомысленно раздумывающего.
— Ой! — закричал Левый тапок, увидев в себе сорванца — левого детского тапочка, каким он был в детстве.
Все за столом заойкали, разглядывая в себе матрёшечную сущность...
— Вот видите, — обрадовалась Матрёшка. — Не забывайте, что они в вас живут, эти детские плюшевые медведи и малютки маськины, ставьте им чайные чашечки, играйте с ними и читайте им книжки с картинками, а когда они плачут и боятся, возьмите их на руки и убаюкайте! Нельзя забывать, что они навечно поселены в вас и никуда вам от них не деться... <...> Ваши дети могут вырасти и разлететься по миру... Но вы маленькие навсегда останетесь внутри вас, и если вы о них забудете, они будут плакать и звать на помощь...
— Спасибо тебе, Матрёшка, — поцеловал Матрёшку Маськин. — Теперь я понимаю, кто иногда не даёт мне спать по ночам... А то проснусь — смотрю, даже мой Невроз спит, а мне не спится... Это просто маленький маськин во мне беспокоится...» («Маськин и Матрёшка»).
За уютными и теплыми стенами нашего «домашнего» мира блистает обилием красок и на бешеной скорости мчится «чужой» большой мир. Мы — его микрочастичка, пылинка, молекула, атом. Нам жизненно необходимо приноровиться к его движению, ритму, подружиться с ним, несмотря на разногласия и различия, избрав свой срединный путь, золотую середину. Добрый, наивный, открытый и позитивный Маськин, присматриваясь и познавая проблемы большого мира, задавая себе и миру вопросы, сопереживая ему и вместе с ним, предлагает миру присмотреться к его, Маськина, философским взглядам на бытие и выбрать позитивное «правильное жизнепроведение». А вопросы, затрагиваемые Борисом Кригером в романе, самые разные: политика и государство, педагогика и семья, этика и мораль, деньги и экономика, наука и религия, философия и идеология, мировые процессы и глобализация...
Писатель пытается решать эти больные вопросы, и, надо признать, делает это остроумно и оригинально с помощью своего главного героя: «А Маськин стал знаменит не только на всю Землю, но и на всю Вселенную, потому что его образ жизни натуральным хозяйством в обществе Плюшевого Медведя, Кашатки, Шушутки, охапочных котов, двух попугаев и домового — барабашки Тыркина — оказался самым прогрессивным и достойным подражания для всех миров и народов!»
Борис Кригер мастерски обыгрывает философскую идею и, следуя за Сократом, сохраняет внешнюю форму великого мыслителя: записанный и обрамленный рассказом диалог. Для Сократа истина рождается в разговоре с людьми, поэтому он называл себя «сводником» и сталкивал людей в споре, в результате которого рождалась истина. Тот же метод и у современного автора: повествование разворачивается как чисто художественный вымысел, не претендующий на историческую или мифологическую достоверность, при этом Кригер постоянно сталкивает главного героя (Маськина) с другими людьми, животными, предметами, явлениями:
«— А как вам, Маськин, собственно, живётся в нашем лесу? — поинтересовался Хорёк и улыбнулся на всю хорячью физиономию.
— С утра жилось хорошо, но как вышел из дому, так уж и не знаю, как обратно добраться. Больно народ у нас серьёзный.
— Да, народ у нас что надо, — ответил Хорёк. — Вы вот думаете, нужно много денег иметь, как у Бобра, или там Волком в Законе быть, чтобы счастье привалило? Нет. Нам, хорькам, лучше всех живётся. У нас и бассейны больше, чем у бобров, и мухи нас не кусают, и учим мы всех всякому бреду, как глухари, и умничаем, как ужи, и воруем, как волки в законе, и по зубам всем можем дать, как Кабан.
— Нет уж, я уж лучше как нибудь натуральным хозяйством обойдусь, — сказал Маськин и убежал домой. <...>
Так в чём мораль? А в том, что дома сидеть надо, от греха подальше, а не шастать по лесу с провокационными вопросами» («Маськин на прогулке»).
Кригер блестяще оперирует основными приемами сократического диалога — синкризой и анакризой. Позволю себе напомнить любопытствующему читателю, что сии понятия значат. Синкриза — это сопоставление различных точек зрения на определенный предмет, анакриза — умение, способ провоцировать собеседника, заставляя последнего высказывать свое мнение и доводить мысль до логического завершения. Борис Кригер — мастер анакризы: он заставляет своих персонажей высказываться, выражать свои предвзятые мнения, при этом сам метко отсекает их ложность, надуманность, раздутость, умело расставляет акценты, определяя ценность истины и четко ориентируя читателя на ее открытие. Читатель же, если сочтет возможным ощутить себя собеседником, учеником, оппонентом, будет включен в беседу. Вот как Маськин общался с мадам Культурные Различия:
«— Да, уважаемая мадам Культурные Различия, — сказал Маськин, — у меня к вам вопрос. Я, конечно, очень уважаю всякие культурные различия, но мне часто неясно, то ли дело в культурных различиях, то ли человек просто сволочь. От этого у меня голова уже идёт кругом. Нету ли у вас какого нибудь верного определителя, отличающего культурные различия от простого заурядного сволочизма?.. <...> Меня давеча обокрали, почти что по миру пустили, а потом сказали, что я сам дурак и что это всё из за культурных различий, — признался Маськин и помрачнел.
— И много взяли? — по деловому уточнила мадам Культурные Различия.
— Практически всё, что могли унести.
— Ну, они сказали до свидания? — спросила мадам Культурные Различия.
— Да, — ответил Маськин.
— Это значит, они культурные, — отметила мадам Культурные Различия и поинтересовалась: — А как конкретно попрощались? Вы воспроизведите дословно и желательно на том языке, на котором эти слова были сказаны.
— Кажется: «It has been nice knowing you» , — припомнил Маськин, напрягшись.
— А вы что ответили на это? — заинтересовалась мадам Культурные Различия.
— Кажется: «Да пошёл ты!» — сразу вспомнил Маськин.
— Ну, вот видите, культурные различия налицо, — заключила мадам Культурные Различия. — Вот если бы вы ответили «Go f... yourself» — то никаких различий бы не было.
— А! То есть дело не в том, что люди делают, а дело в том, что они при этом говорят! — догадался Маськин. <...>
— ...В некоторых местах культурные различия достигают такой напряжённости, что вас могли бы вообще съесть... Я вот знала одно племя... Хотите, познакомлю? Очень обходительные людоеды. Думаю, среди них найдутся и Маськоеды. <...>
— В мире ничего не изменилось, все друг дружку едят, но при этом пользуются культурными выражениями!
— Разумеется, в этом и заключается прогресс цивилизации, — обнадёжила мадам Культурные Различия. — <...> Времена не меняются, меняются фразы, которыми удобряют те или иные действия» («Маськин и Культурные Различия»).
Важнейшая особенность менипповой прозы — полная свобода сюжетного вымысла, неограниченная фантазия, необходимая для провоцирования определенной ситуации — испытания философской идеи, вердикта правды, воплощенной в образе мудреца, искателя этой правды. Таким искателем в романе постоянно выступает Маськин:
«— А нужно ли бороться с беспорядком? — задумчиво спросила Энтропия. — Что может быть более бессмысленно, чем пытаться встать на пути законов мироздания? Увеличить порядок в своём доме, Маськин, ты можешь лишь увеличивая беспорядок где то ещё...
— Ну, знаете ли, уважаемая Энтропия, — сказал Маськин, подметая за Энтропией крошки от печенья, — так совсем уж нельзя... Надо хоть как то прибираться. А то что же это получается? Сложить лапки и сидеть ждать, пока по уши засыплемся мусором?.. <...>
— Вообще, я хоть и неряха, однако порядок люблю.
— Неужели?! — удивился Маськин.
— Да да, — подтвердила Энтропия и, накрошив ещё немного печенья на пол, продолжила: — Ибо в моём существовании и заключается величайший порядок мира. Без меня мир был бы похож на шизофренический бред с разбитыми чашками, заскакивающими на столы и собирающими разлитый чай. <...> Единственно, где бойтесь энтропии, — так это в умах, — задумчиво заявила Энтропия и собралась уходить, потому что и в других местах ей тоже надо было как следует насорить.
Маськин же подмёл пол и пошёл мыть голову шампунем, чтобы в уме у него не завелась энтропия» («Маськин и Энтропия»).
Стиль, сюжет произведения меняется в менипповой сатире очень быстро, переходя от серьезных рассуждений к фантастическим поворотам или острой сатире. В своих произведениях Менипп широко использовал фантастические реалии (путешествия в подземное царство, полет на небо), посредством которых высмеивал своих противников и их философские школы. Тот же прием щедро использует и Борис Кригер в своих романах: его кухонные диалоги за чашкой чая или бутылкой водки с выдающимися философами прошлого шуточны по форме, но серьезны по содержанию. Его персонаж (Маськин), используя стиральную машину в качестве машины времени, свободно перемещается во времени и пространстве («Маськин и Маськин Граммофон»).
Как мы уже упоминали, определить жанровые особенности романа «Маськин» несложно: «сократический диалог» плюс «мениппова сатира». Точкой отсчета в определении служат озвучивание проблем злободневной современности, критическое отношение к преданию (герой — Маськин — в первую очередь опирается на собственный опыт и свободный вымысел, а не на мнение авторитета). Важной жанровой особенностью является многостильность и разноголосость коротких и метких историй с их аллегорическими образами, посредством которых автор сумел раскрыть, высмеять пороки современного человеческого общества в едином многонациональном земном пространстве. Это главы «Маськин и Маськины тапки», «Маськин и лисица», «Маськин в деревне», «Маськин на прогулке», «Как Маськин корову заводил», «Маськин и Глобальное потепление», «Маськин и Бумажник», «Маськин и Рыночная Экономика».
Для мениппеи характерны сцены необычного, эксцентричного поведения, неуместных речей и выступлений, то есть нарушение общепринятого хода событий, норм поведения и этикета, в том числе и речевого. Скандалы и эксцентричные выходки пробивают брешь в незыблемом и благообразном ходе человеческих дел и событий, они освобождают человеческое поведение от обусловливающих его норм и мотивировок («Маськин и ягодный пирог», «Маськин и фрау Шпрехензидуева», «Маськин и капитан Ибн-Маслинкин-Алибабуев», «Маськин и еврейский вопрос»). Здесь присутствует момент морально-психологического экспериментирования: необычные или ненормальные морально-психические состояния человека, раздвоение личности, мечтательность, сны («Маськин и Мочалка», «Маськин и Маськин Невроз», «Как Маськин комету спасал» и др.).
Борис Кригер в большинстве своих произведений использует еще одну особенность мениппеи — ее злободневную публицистичность. Ведь кроме цикла романов о Маськине писатель радует своих читателей множеством разножанровых произведений.