В современной литературе ярко проявляется возрастающий интерес к фольклору, впервые обративший на себя внимание еще в конце XIX века. К фольклорным жанрам литературы мы относим мифы, легенды, предания, эпосы, сказки, былины, частушки, пословицы и др. Все более популярным сегодня становится жанр фэнтези, вобравший в себя многие черты народного творчества. В этом жанре пишут такие популярные авторы, как Николай Перумов («Хранитель мечей»), Мария Семенова («Волкодав»), Генри Лайон Олди — Громов Дмитрий Евгеньевич, Ладыженский Олег Семенович («Миф об Одиссее», мифологическое фэнтези), Джоан Кэтлин Роулинг («Гарри Поттер»), Филипп Улман (цикл «Темные начала» — «His dark material»). Действующие лица произведений этого жанра хорошо знакомы читателям из древних эпосов и сказаний (это эльфы, гномы, волшебники, феи, драконы). Другой популярный в наше время жанр — интеллектуальный детектив (Умберто Эко «Имя Розы», Элизабет Костова «Историк», Дэн Браун «Код да Винчи» и т. п.) — изобилует необъяснимыми, мистическими событиями, и герои его либо вымышленные, либо сошедшие со страниц легенд (так, известный нам по роману Брема Стокера и по множеству фильмов граф Дракула вновь оживает на страницах вышеупомянутого романа Элизабет Костовой «Историк»). Повышенный интерес к мистицизму вызван, в первую очередь, нарастающим с каждым днем темпом жизни современного общества и живущего в нем человека, постоянной напряженностью в борьбе за прибыль, достойное место в жизни, в борьбе за существование. Именно поэтому человек настроен за книгой расслабляться, абстрагироваться от ежедневных проблем, а не получать новые знания, и популярными становятся жанры, имеющие отдаленное отношение к действительности. Уставший от излишней рациональности своей жизни, человек ищет чудесное, мистическое объяснение явлениям, и на этом фоне жанр сказки в новом ее осмыслении представляется на редкость продуктивным.

Прежде чем переходить к анализу сказок Бориса Кригера, постараемся выяснить, что же такое сказка в целом, какими особенностями обладает этот жанр, как сказки классифицируются, какова их цель. Почему авторы по сей день прибегают к этому, казалось бы, незатейливому жанру, причем сказки пишутся зачастую не только для детей, но и для взрослых?
Сказки создавались и были популярны во все времена и во всех уголках планеты. На смену народному творчеству — фольклорным сказкам (таким как «Иван Царевич и Серый волк», «Маша и медведь», «Три медведя») — пришли литературные (сказки Перро, Андерсена, Пушкина, Аксакова). Целью сказок являлось не только развлечение ребенка, но и обучение его на сознательном или подсознательном уровне правилам жизни, уважению к близким и к предкам.
Существует множество классификаций сказок. Так, Владимир Яковлевич Пропп, русский литературовед и фольклорист, в своем труде «Морфология волшебной сказки» сетует на недостаточную изученность жанровых особенностей сказки и отмечает: «Пестрота и красочное многообразие сказочного материала приводят к тому, что четкость, точность в постановке и решении вопросов достигается лишь с большой трудностью» (Пропп В. Морфология волшебной сказки. М.: Лабиринт, 1998. С. 8.). Всеволодом Федоровичем Миллером, русским филологом, фольклористом и языковедом, была предложена самая распространенная классификация:
— сказки с чудесным содержанием;
— сказки бытовые;
— сказки о животных.
Но проблема состоит в том, что предложенная ученым классификация слишком узка, и многие сказки возможно отнести сразу к нескольким разделам. Например, сказку о рыбаке и рыбке можно отнести как к классу «сказки о животных», так и к классу «сказки с чудесным содержанием». В качестве примера приведем, вслед за Проппом, классификацию немецкого физиолога, психолога, философа и языковеда Вильгельма Макса Вундта («Психология народов. Исследование законов развития языка, мифов и обычаев», «Völkerpsychologie. Eine Untersuchung der Entwicklungsgesetze von Sprace, Mythos und Sitte», 1900—1920). По Вундту, сказки делятся на следующие блоки:
1) мифологические сказки-басни (Mythologische Fabelmarchen);
2) чистые волшебные сказки (Reine Zaubermarchen);
3) биологические сказки и басни (Biologische Marchen und Fabein);
4) чистые басни о животных (Reine Tierfabeln);
5) сказки «о происхождении» (Abstammungsmarchen);
6) шутливые сказки и басни (ScherZmarchen und ScherZfabeln);
7) моральные басни (Moralische Fabein).
Несмотря на то что предложенная классификация более точная и обладает более широким охватом, Пропп предъявляет к ней множество претензий, таких как относительность понятия «шутливая сказка» (любую сказку можно трактовать как шутливую), а также ставит под вопрос разницу между «чистой басней» и «моральной басней».
Если брать за основу деление Миллера, сказки Бориса Кригера мы можем смело отнести к категории «сказки о животных», ведь почти все действующие лица его произведений — животные: Зайки, Мишки, Суслики, Бобер, Волчары и гадюки. Вот какое определение «сказки о животных» дается в Википедии: «Сказка о животных (животный эпос) — это совокупность (конгломерат) разножанровых произведений сказочного фольклора (сказка), в которых в качестве главных героев выступают животные, птицы, рыбы, а также предметы, растения и явления природы. В сказках о животных человек либо 1) играет второстепенную роль (старик из сказки «Лиса крадёт рыбу из воза (саней»)), либо 2) занимает положение, равноценное животному (мужик из сказки «Старая хлеб-соль забывается»)» ( Статья Сказки в Википедии ).
Сказки о животных, в свою очередь, тоже можно разделить по двум признакам — по главному герою и по жанровому признаку. Так, по типологии самого В. Проппа сказки Бориса Кригера можно отнести к двум категориям: это волшебные сказки о животных или сатирические сказки.
Рассмотрим две сказки Бориса Кригера, «Ложечка, лампадка и вечерние дожди…» и «Медвежка», с точки зрения структуры волшебной сказки. Сложная композиция волшебной сказки включает в себя экспозицию, завязку, развитие сюжета, кульминацию и развязку. В основе сюжета волшебной сказки лежит повествование о преодолении потери или недостачи при помощи чудесных средств или волшебных помощников. В экспозиции сказки «Ложечка, лампадка и вечерние дожди…» мы встречаем описание крошечной планеты, ее особенностей, а также знакомимся с ее обитателями и их жизнью. В сказке «Медвежка» экспозицией является знакомство с главным героем, его родственниками, врагами.
Завязка волшебной сказки — главный герой или героиня обнаруживают потерю или недостачу. В сказке «Ложечка, лампадка и вечерние дожди…» это момент, когда Мишка и Зайка через дырку, прожженную в одеяле, попадают на Землю, тогда как земляне, наоборот, оказываются на маленькой волшебной планете. В сказке «Медвежка» это нападение волчар на главного героя.
Развитие сюжета — это поиск потерянного или недостающего. В первой сказке развитием сюжета являются попытки главных героев найти способ вернуться с Земли на свою планету. Во второй — попытка Медвежки спрятаться или сбежать от разъяренных волчар.
Кульминация волшебной сказки — главный герой или героиня сражаются с противоборствующей силой и всегда побеждают ее (эквивалент сражения — разгадывание трудных задач). Зайкомишки находят путь обратно на волшебную планету, а Медвежка решается на побег с Мадагаскара.
Развязка — это преодоление потери или недостачи. Обычно герой (героиня) в конце «воцаряется», то есть приобретает более высокий социальный статус, чем у него был вначале. «А на Мишкиной планете стали Зайка с Мишкой не просто зайка с мишкой, а те самые, что принесли с собой лампадку в чайной ложке да вечерний дождик». Медвежка же уплывает в неизвестность со своим другом, Солнышком.

В сказках Бориса Кригера мы встречаем многие архетипы, вложенные в наше детское сознание. Главные герои сказок Кригера знакомы нам с детства, а потому такие близкие и родные — зайки и мишки (знаем мы их из сказок о трех медведях, о Маше и медведях — они уже упоминались выше. Примеров сказок с этими главными героями можно привести множество. Вот, например, Винни-Пух — медведь, один из его друзей — Кролик), золотые рыбки (у Кригера — «О Мишке, Зайке и золотых рыбках»), а также такой неотъемлемый элемент многих волшебных сказок, как ковер-самолет («О том, как Мишка с Зайкой в Парыже были»). Да и язык Кригера возвращает нас в ту счастливую пору, когда наши мамы и бабушки читали нам волшебные истории на ночь. Автор талантливо изобретает новые слова: наши герои, зайкомишки, «осюрпризиваются» разбушевавшимся временем, а рассказчик во сне ворочается и шебуршится. Другая особенность языка автора — игра слов: «Но колыбелька таяла на глазах, ибо сделана была она из материала, никогда не материального на Земле», «Время, последнее время, пронзило всю нашу материю…», «Где пушистый медвежонок? Ну его на войну! Ой, сваляем ему пушок!» И лязгали волчары автоматом, и пили газированную воду».
Шутливая атмосфера, создаваемая автором при помощи этих средств, заставляет читателя вновь вернуться в детство и наивно и доверчиво выслушивать автора. Видимо, именно поэтому Борису Кригеру легко донести до нас свои мысли.
А мысли у автора глубокие и совсем недетские. В чем, например, смысл сказки «Ложечка, лампадка и вечерние дожди…»? О чем эта сказка? Это сказка о нашем мире, о нашей жизни и о вере в Бога.
В людях, день ото дня строящих каменные статуи во славу своего «неласкового» бога, заботясь не о красоте изваяний, а лишь об их размере, мы легко узнаем себя. С нашей погоней за почетом, тщеславием и жаждой наживы. «О грядущем мире сказками тешимся: дескать, кто статую больше отгрохает, тот и Бога больше всех любит, так и воздастся ему по любви его. А ты скажи вот по совести, о чём ты думаешь, когда статую свою долбишь или пихаешь её по уши в пыли, — ты не о Боге думаешь, ты размышляешь, как бы статуя твоя меньше других не вышла», — жалуется Зайке и Мишке сосед Джоф. И вспоминается как-то сразу показная религиозность многих наших современников (да и не только современников) и показное милосердие, цель которого — не помочь, а очистить свою совесть. Такая проблема существовала всегда — кто больше на храм пожертвует, тому и прощение всех грехов, за того и молиться будут исступленнее. Нищим подаем вроде из жалости, а на самом деле Божьей благодати ждем, награды за свою щедрость и богобоязненность. Человеческое сознание само создает причинно-следственные связи, видит во всем Божью благодать или Божью кару. Поэтому Бог на эту планету редко заходит. И если он где и есть, то только наверху и только в храме. «Если нет его в каждом дыхании, так пусть хоть громады эти не позволят о нём забывать», — делает вывод Мишка.
Зато на выдуманной идеальной планете зайкомишек Бог везде, в каждом вздохе. И когда обитатели говорят о Боге, они разводят руками, как бы показывая на все окружающее, а не как мы, только вверх. А спаточные зайки («спаточные» — поскольку ведут сонливый образ жизни) «не торгуются с Богом и не умеют считать. Считать не только цифры, что уже немалое достижение, но и не считать, что если бывать добрыми, то впоследствии воздастся пропорционально», а ведь «кто не жаждет воздаяний, тот и не ведает кары». И смыслом жизни наши герои задались только тогда, когда уже на Землю попали. Им и так было все ясно и спокойно, Зайки даже друг с другом не разговаривали давно, потому что давно уже все сказали. Один раз выслушав, они все понимают. А люди хотя и разговаривают друг с другом, зато на собеседника смотреть давно уже не умеют. Особенно в глаза. И постоянно задаются вопросом: «Должен быть и есть какой-то глубиннейший смысл в этом извечном жертвоприношении себя в счёт будущей жизни либо во имя потомств?» Только ответа найти не могут, наверное, потому что сами в существование этого ответа не верят.
В условиях постоянной конкуренции и отношения между людьми вражеские: человек человеку волк, никто не говорит о помощи, о поддержке. Максимальная щедрость — это дать в долг: «И то правда, кто в наш век взаймы даёт? Разве что вот мы — друзья, и только». Только вот вместо благодарности за одолженное бревно Джоф ночью разрушает статую соседа (на самом деле сделанную Мишкой) из зависти, что та красивее его огромного истукана. А вот отношения между зайкомишками совершенно иные. Когда Зайка с Мишкой золотых рыбок Бобру отдали, чтобы их кошка не съела, они тайком стали друг для друга желания выполнять. И «радовались Мишка с Зайкой очень сильно. Потому что случилось чудо. А даже в сказке чудеса не каждый день случаются. Правда, Мишке показалось, что он спросонья видел, как Зайка в лес с утра за орехами ходил. А Зайка на своей морковной грядке обнаружил Мишкину натоптанность. Но всё равно каждый из них верил, что его чудо настоящее». Впрочем, это уже из другой сказки («О Мишке, Зайке и золотых рыбках»). Вернемся к «Ложечке…».
Драгоценностей и денег на волшебной планете вообще не существует. Единственная ценность — базюка — «субстанция трепетного откровения», которую нельзя продавать, менять или давать взаймы, иначе она исчезнет, растает. Зато из базюки любой Мишка умеет смастерить колыбельку. На Земле же трепетную откровенность не то что не ценят, — она вообще там мгновенно испаряется. И стоило капельке настоящего искусства проникнуть на отравленную прагматизмом Землю (когда Мишка создал красивейшую статую, в которой каждая линия была точна и идеальна), как ее разрушает Джоф, а люди растаскивают по камешкам, надеясь их продать. Причем все жители города во главе с Джофом возмущаются, называя статую богохульством. Но, как оказывается, Джоф покривил душой. На следующий день он приходит в дом к Зайке и Мишке и с ложными соболезнованиями рассуждает: «Видишь ли, дело какое странное: чем ты безобразнее вещь выдолбишь — тем мрачнее она и сохраннее, так и я: меня Господь Бог, чай, не в запале долбил, так, с прохладцей, вот и вышел я невзрачный да никчёмный, только разве что мрачный — как каменный пень, и вот почти полсотни прожил. А твоё вчерашнее творение и дня не просуществовало, потому как тонкостью и вкусом великим отличалось. Что ж ты думаешь, если морда моя насквозь стальной крошкой пропиталась, так я не смыслю в прекрасном? Ещё как смыслю, оттого то я так осерчал, и завидно, и просто обидно, чтоб такое творение рядом с моим каменным ублюдком значилось. А теперь нет твоей красоты, так снова мой истукан величав и властен, пройдёт время, позабуду я мягкость твоих линий в камне, и моё убожество таковым быть перестанет, ибо сравнивать его возможно лишь с подобным убожеством остальных и уж никак не с твоими гениальностями».
В одной этой фразе — целая философия. Автор ставит под вопрос жизнестойкость высокого искусства в условиях грубости, посредственности, серости описываемого мира. Джоф понимает, что творение Мишки во всем превосходит его собственного истукана, а клеймит он его и разрушает лишь из зависти. Все ведь в сравнении познается, и человек не может не сравнивать себя с другими и не стремиться превзойти других. Да это и неплохо, с одной стороны, но вот средства, к которым мы иногда ради этого прибегаем… Поэтому зачастую прекрасные творения разрушаются вандалами. Честные добропорядочные люди остаются порой на обочине жизни, не в силах поступиться своей моралью и совестью, тогда как беспринципные, грубые и сильные, «как каменные пни», как Джоф, не останавливаются ни перед чем во имя достижения своих, как правило корыстных, целей. И именно им зачастую достаются все блага жизни.
Ну что ж, пофилософствовали немного и снова возвращаемся на Землю. На Земле существует Закон. Закон этот предписывает волочить статуи по нечётным дням, а по чётным их долбить, и только каждый пятый день строить жилище и искать себе пропитание. Жесткие рамки повседневности давят на людей, не позволяют им хоть сколько-нибудь чувствовать себя свободными. Всё только «должен, должен, должен…». Снова аллюзия на нашу жизнь. Свобода человека в социуме ограничена законами, а также обязанностью большую часть времени зарабатывать себе на жизнь и на жизнь будущих поколений. «Не голодаем мы пока, но полжизни гниём за пропитание, а что остаётся, расходуем на воздвижение проклятых статуй», — жалуется все тот же Джоф. А что будет, если отменить законы, если дать людям желанную свободу? Так и сожрем друг друга, как маленький народ в сказке «Медвежка»? Счастлив был народ, возникший из крылышек мертвых насекомых, богател, преуспевал, и все у него было. Даже были демократами и друг друга любили «как следует». Да только хищная сущность не давала покоя. «…Иногда хотелось очень по простецки на кухне или там в подъезде удавить кого нибудь, или жахнуть сковородкой, или мозги все вытрясти кому нибудь, чтоб аж самому тошно было». Стоило снять с народа оковы закона, так и сожрал он сам себя, остался только один обитатель «по закону нечетности». Вседозволенность — другая опасная крайность, против которой выступает Борис Кригер.
Таким образом, метафорично, как бы исподтишка, критикует автор нашу повседневную жизнь. И небезуспешно. Как отмечает русский писатель, литературовед, публицист и переводчик Е. В. Жаринов, сказка происходит из мифа, а значит, вера в нее, «некритическое доверие читателя к тексту» (А. В. Михайлова) заложено в нее изначально как нечто само собой разумеющееся (Жаринов Е. В. Историко-литературные корни массовой беллетристики. М.: Гуманитарный институт телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, 2004. С. 4.). Причем критикует Кригер со свойственным ему юмором. Для автора характерен оксюморон (игра слов), примеры которого уже были приведены выше. Да и вся «Ложечка…» по сути своей пародия.
Сергей Аверинцев — российский филолог, специалист по позднеантичной и раннехристианской эпохам, поэзии Серебряного века, историк культуры, литературный переводчик и поэт, — задался вопросом предпосылок юмора и пришел к выводу, что чувство юмора может существовать только на фоне серьезности и только рука об руку с ней, как не может существовать в природе положительного полюса без отрицательного. «Чтобы дерзновение оставалось вправду дерзновением, а не симуляцией дерзновения, юмор должен постоянно ощущать себя в присутствии столь же подлинной, жесткой, непоблажливой серьезности», — заявляет ученый в своем докладе в австрийской Академии наук (Аверинцев С. О духе времени и чувстве юмора // Новый мир. 2000. № 1). А в России, добавляет С. Аверинцев, так же как и на территории всех государств СНГ, опасное время сталинского и затем брежневского строя спровоцировало неожиданный подъем культуры политического анекдота. Это вполне закономерно, ведь именно юмор способен поддержать человека в самой сложной ситуации, дать ему силы в борьбе или, если это невозможно, силы смириться. Вот и Борис Кригер иронично пишет о том, о чем, казалось бы, стоит жалеть. Благодаря юмору трагические моменты в повествовании становятся не такими трагическими и кажется даже, что не так сложно найти выход из сложившейся ситуации.
«Ощущая себя в самой непосредственной близости наиконсервативнейших табу, часто погружаясь в волны густого запаха святыни, человек нередко получает особенно благоприятное расположение к юмору» (Там же), — размышляет С. Аверинцев и приводит в пример феномен еврейского юмора, отмечая его отменность и называя в качестве его первопричины сакральную идею народа Божия. Действительно, вспоминая происхождение Бориса Кригера, уместно отметить особую остроту еврейского юмора. Леонид Столович в книге «Евреи шутят» предполагает, что именно чувством юмора объясняется удивительная жизнестойкость народа на протяжении тысячелетий, а история еврейского народа, как мы знаем, изобилует трагическими событиями. Одна из особенностей еврейского юмора — умение смеяться над собой. «Смех возвышает смеющегося над объектом смеха. Смех над собой возвышает человека над самим собой. Он обнаруживает силу человеческой личности при всех ее слабостях» (Столович Л. Евреи шутят. СПб.: Dorpat, 2003.). Смех над собой — признак того, что мы видим свои недостатки, а увидеть проблему — это первый шаг к ее решению. Через призму шутки предлагает нам автор сказок взглянуть на самих себя и, может быть, даже попытаться вырваться из замкнутого круга, измениться самим и изменить таким образом мир вокруг себя.
Какие еще отличительные черты идеального мира сказки Бориса Кригера можно выделить? Во-первых, это относительность времени и, во-вторых, пространства. Крошечный атом в одеяле рассказчика — планета под стать Юпитеру — оказывается в сотни раз больше Земли. Бескрайние поля, густые леса и озера покрывают эту планету. В самом описании сквозит и мифологическая породненность человека с природой, и рай сентименталистов. Тогда как на Земле такой породненности давно нет: леса вырублены, а деревья для строительства истуканов привозятся из-за границы (не такое ли будущее предрекает Земле автор?). Породненность и очеловечивание природы лежат в основе мифологического сознания, а значит, и в основе сознания сказочного. Архетипичный страх перед необъяснимым заложен в человеческом подсознании, и миф всегда стремился объяснить непонятные человеку явления. Отсюда и произрастают в народных эпосах духи леса, воздуха, эльфы, барабашки. Об этой черте мифологического сознания пишет Фрейд: «С безличными силами и судьбой не вступишь в контакт, они остаются вечно чужды нам. Но… если повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта твоего собственного общества, то ты облегченно вздыхаешь, чувствуешь себя как дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой безрассудный страх. …А может быть, ты даже и не беззащитен, ведь почему бы не ввести в действие против… сил внешней природы те же средства, к которым мы прибегаем в своем обществе; почему бы не попытаться заклясть их, умилостивить, подкупить…» (Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. С. 29.). Поэтому во всех фольклорных жанрах мы встречаем очеловеченную природу, и литературная сказка восприняла эту черту у фольклорной. Героями сказок Бориса Кригера становятся не только разговаривающие животные, но и солнышко, и облачко («Медвежка»), даже шахматные фигуры и те простужаются, выражают свою радость или недовольство («О том, как Мишка с Зайкой в шахматы играли»).
Времени на кригеровской сказочной планете не существует. Зайкомишки не рождаются и не умирают, не стареют и не болеют, а малыши в колыбельках появляются сами собой и навсегда остаются малышами. Такая «замороженность» времени отсылает нас к древнему эпосу. Так, легендарный Беовульф мог победить Гренделя, а 50 лет спустя сразиться с драконом, и автор эпоса не задавался вопросом, сколько же лет должно было быть главному герою... Поскольку в «Ложечке…» на волшебной планете время давно укрощено и заточено в подземельях, Зайка и Мишка, оказавшись на Земле, с непривычки физически ощущают бег времени, разбушевавшегося, агрессивного. «Мечутся в хаосе мгновения и питаются исключительно плотью». Совсем как и мы — мечемся в безудержном темпе нашей жизни: на работу, с работы… Добиться желаемого положения, заработать денег, завести семью. Все успеть, ничего не пропустить, хотя именно в этой беготне мы и пропускаем подчас самое важное. Так и Медвежка из другой сказки боится уходящего времени, боится что-нибудь потерять, упустить. Метафорично.
Такой блажи, как отсутствие времени, Земля не может себе позволить, ведь, «когда забредает чужая война, когда всё пустеет в иных интересах, когда нет сил бежать и поздно оставаться — не дай нам Бог бессмертия, чтоб это без конца переживать».
Справедливости ради отметим, что и плюсы у метафоричной кригеровской земли есть. Это единичность, неповторимость всякого момента и события. Мгновение счастья на Земле никогда не повторится, поэтому его и переживаешь так трепетно, но зато его никто никогда не сможет у нас отнять. Зайка с Мишкой нашли все-таки какую-то радость на Земле и захотели кое-что забрать на свою планету: принесли они с собой лампадку в чайной ложке да вечерний дождик...

Существуют различные взгляды на цель литературы. Максим Горький считал, что «цель литературы — помогать человеку понимать себя самого, поднять его веру в себя и развить в нем стремление к истине, бороться с пошлостью в людях, уметь найти хорошее в них, возбуждать в их душах стыд, гнев, мужество, делать все для того, чтоб люди стали благородно сильными и могли одухотворить свою жизнь святым духом красоты. Вот моя формула; она, разумеется, неполна, схематична... дополняйте ее всем, что может одухотворить жизнь». По мнению русского писателя, литература должна читателей чему-то учить, а что, как не сказка, самый чистый, вызывающий доверие и незатейливый жанр, может легче всего достичь этой цели?
Человек бежит в сказку от излишней рациональности, спасается в ней от надоевшей и однообразной действительности. А Борис Кригер не только дает ему возможность окунуться в мир детства, но и ненавязчиво предлагает подумать над вопросами морали. Поскольку в его сказках всё из нашей с вами жизни. С одной стороны, читатель и убегает от действительности, а с другой, наоборот, в эту действительность окунается, но смотрит на нее уже совсем по-новому, со стороны.
Мир сказки Бориса Кригера — это, конечно же, не идеальный мир для человека, этот мир просто другой. Но многие его черты вполне переносимы на нашу повседневность. И можно в этом мире найти решения некоторым нашим насущным проблемам.