Четверг, 28.03.2024, 13:23
Приветствую Вас Гость | RSS
Главная | Каталог статей | Регистрация | Вход
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Категории раздела
Маськин [11]
Кухонная философия [4]
Тысяча жизней [5]
Южные Кресты [8]
Забавы Герберта Адлера [9]
Альфа и омега [4]
Малая проза [9]
Поэзия [6]
Пьесы [3]
Космология [6]
Наш опрос
Ваши ответы помогут нам улучшить сайт.
СПАСИБО!


Кто Вы по восприятию информации?
Всего ответов: 60
Новости из СМИ
Друзья сайта
  • Крылатые выражения, афоризмы и цитаты
  • Новые современные афоризмы
  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0


    free counters
    Сайт поклонников творчества Бориса Кригера
    Главная » Статьи » Литературные забавы Бориса Кригера » Тысяча жизней

    Тысяча жизней? О да!
    Ольга Трещёва

    Тысяча жизней? О да!

    Potintissimus est qui se habet in potestate. —
    Наибольшей властью обладает тот,
    кто имеет власть над собой.

    Сенека


    Произведение Бориса Кригера «Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста» начинается спокойно и даже размеренно. Автор пытается исподволь, плавно, согласно педагогическому постулату — от простого к сложному — подвести нас к главному, к тому, что волнует лично его: мечты, время, люди, жизнь, смерть. Недаром это самороман с биографическими вкраплениями, не путать с самообманом. Самороман сродни самоанализу, разбору себя на мельчайшие атомы, которые впоследствии сомкнутся в единый организм. Борис Кригер изобрел новый жанр литературного произведения, что заслуживает повышенного внимания со стороны читателей. По всему роману жирной философской аксиомой прочерчен главный смысл бытия, над которым билось не одно поколение живущих на земле: не важно, сколько жизней вы живете, миллион, тысячу, сто или, может быть, одну-единственную, но какую? Настоящую! Не важно, сколько вы живете, главное — как. Кригер пытается доказать главенствующую роль человека как творца самого себя, ни в коем случае не умаляя роли Бога, но в то же время пытается напомнить: мы такие, какими мы себя создали. Каждый кирпичик, добавленный человеком в самообразование и самопознание, найдет благодатную почву, если эту почву рыхлить и культивировать, поливать и облагораживать. Самое главное — не фасад, а человек внутри себя.
    Жизнь — не заранее составленное расписание, это тернистый путь к еще более тернистому концу, но надо сделать так, чтобы каждый человек, пройдя огонь, воду и медные трубы, понял: все было не зря. За эту задачу смело берется Кригер, доказывая на своем примере, что истина проста: надо трудиться над своей мечтой, жизнью… собой, что для многих советских и уже российских граждан и является тем камнем преткновения на пути к совершенству или хотя бы спокойствию души. Писатель выступает в роли доброго волшебника: ничего, что все окажется не так, — достаньте опять свою мечталку, покрутите ручку, как на шарманке, — и вот, пожалуйте, новая корректировка планов. И тут же, как будто в противовес вышесказанному, писатель подводит черту, которая прослеживается между строк: жизнь — это не бизнес-план, который стоит только озвучить, начертить в своем воображении, но кропотливая работа построения счастья или, может, не счастья, а удовлетворенности от самопознания? «Мир души и сладость тихой домашней радости для меня есть вершина желаемого, и если для этого необходимо построить другую планету Земля — я к этому готов».
    Размышляя о такой тонкой материи, как время, автор утверждает: время для меня есть тоска, смерть, старение, неволя, кислота обиды за то, что недожил, не достиг того, чего мог и должен был достичь… Круговорот времен, судеб, за рождением следует жизнь, за жизнью смерть, а дальше… Писатель задается вопросом: что все мы найдем во вселенной после нашего благополучного или не очень отчаливания в мир иной — опять жизнь? И если да, то какую? Мир увлечений автора саморомана действительно впечатляет: астрономия, философия, медицина, мечтания, самоанализ — и все это представляется как единое целое человека, который готов поделиться своим миром, как это ни парадоксально звучит, с целым миром, то есть со своими читателями. И в то же время, подтрунивая над системой, государством, обществом, собой, Кригер провоцирует нас на ответную реакцию. В лице читателя автор нашел отличного собеседника, вернее, слушателя — ведь он не перебьет, не отреагирует, зло и необоснованно критикуя, в крайнем случае отложит книгу, чего в принципе случиться не может, так как хочется вступить в диалог, полемику, дискуссию, и сразу не терпится установить ту чудо-программку, что находится в воображении автора, а в качестве собеседника заполучить Кригера — и пусть уже он слушает, что читатель хочет ему ответить на все его провокации.
    Мэрилин Мэнсон как-то заметил: не важно, что о тебе говорят, главное — сколько. Здесь действует тот же принцип: Кригер выворачивает наружу свою душу, хотя и не всю, по давней традиции оставляя себе самое лучшее и сокровенное — какой же медведь отдаст все свои запасы до конца? Что пожирнее да повкуснее — надо оставить на зиму, для себя. Ах, извините, медведи не делают запасы на зиму, я перепутала с белками. Но сравнивать Кригера с белками язык не поворачивается — не тот масштаб; белки существа суетливые, неподвластные логике и рационализму, у Кригера же все наоборот. Все разложено по полочкам. Чуждо это нашему раздолбаистому менталитету, чуждо. Так вот, к вопросу о душе. В своем произведении Кригер приводит алгоритм мечты, понятный каждому, но от этого не легче в ее осуществлении.
    Метонимические сравнения близки писателю, он рассматривает бытие через призму человеческой жизни. Людей он любит, вот только в своих оценках способностей человечества бывает суров. На муравьином примере анализирует ничтожность человека как элемента социума, которому присуща беспорядочность, беспомощность, безмозглость, и в то же время призывает задуматься над своей жизнью, изменить устои, пришедшиеся не по душе, поменять раз и навсегда то, что отравляет жизнь. Ведь человек — существо социальное, а общество у нас больное, с суицидальными наклонностями, его надо лечить, а лучше вырезать гнилые места путем просвещения, что в принципе нереально, так как лень, нашу лелеемую лень, не искоренишь и не вырубишь топором.
    Кригер по-отечески, по-доброму и исподволь учит, как надо жить; заранее написанный дидактический материал — не для него, он педагог нового формата в своих исследованиях не материального, а именно антропологии души человеческой. На примере своей жизни автор пытается донести до читателя ту светлую мысль, что познание для человека есть высшая благодать, ибо только человек является существом разумным, хотя и глупым по своей сути.
    Жизнь для автора оды не конкур, хотя и не без препятствий. В данном случае ода воспевается жизни, подаренной нам самой судьбой. И опять читаешь между строк истину: жизнь — это большая тарелка, и есть из нее ты будешь то, что сам туда положил или еще положишь. А мир — это шведский стол: подход не ограничен.
    Читать Кригера легко — кажется, что это не писатель вступает в диалог с самим собой, а ты сам размышляешь о смысле своей жизни. Обратимся к главам о Времени. Что есть Время для Кригера? Годы, месяцы, недели, дни, а может быть, секунды? Нет! Для Кригера Время — это родные и близкие, друзья и знакомые, прослеживается тесная связь автора с бабушкой, о которой у него сохранились самые теплые и светлые воспоминания. Так мы вспоминаем о людях, дорогих нам. Они приходят к нам в наших мыслях, и мы знаем: они где-то рядом и никогда далеко.
    По ходу повествования Кригер сознается: да, Время — это иллюзия, но какая? Подлая и коварная, готовая в любой момент сожрать тебя с потрохами или подставить подножку, покрыть человечество плесенью и предать забвению. «Смейся, Время, смейся…» — но пока есть человеческая память, ничто не превратится в пепел, ничто не станет тленом. Автору нравится дискутировать с самим собой, размышлять о смысле не только жизни как таковой, но и о смысле того следа, который оставит каждый из нас во Вселенной. Вселенной, непонятной нам, непостижимой человеческому уму, как сама жизнь.
    «Я — галактика моих мыслей», — просто и ясно заявляет Кригер, мечтая попасть в будущее посредством своих снов. «Как хорошо устроился», — подумают многие, прочитав главу пятнадцатую «Как мы заключили со Временем перемирие», взял себе в советчики своего врага. Ведь именно это он хочет донести до нас: Время — его враг. Ан нет, враг, но какой — умный, мудрый, образованный, враг, не совершающий ошибок, он учится на наших, людских, которых в нашем мире превеликое множество.
    «Вам снятся варианты развития будущего вперемешку с вариантами развития прошлого, иногда они совпадают с тем, что происходило в действительности или, возможно, произойдет», — подсказывает Время своему любимому визави.
    «Кто же вы такой, Борис? — мелькает мысль у читателя. — И с Гаргантюа, и с Франсуа Рабле дружит, и даже Эйнштейном побывать успел. Крепкий вы орешек, господин автор, ой и крепкий, ну ничего, мы вас раскусим, не в этой главе, так в следующей», — угрожает читатель.
    Аллегорическая замена библейского яблока на апельсин, готовый в любой момент разделиться на множество долек, привела к прямо противоположному эффекту — первородного греха не случилось, случилось великое примирение автора с Временем… с самим собой. Каждая долька апельсина — это микромир решения, выход из сложившейся ситуации.
    Писатель смело рассуждает о роли быдла и черни в нашем мире. О роли глобализации и пошлой индустриализации, о том, что эссенция цивилизации превращается в смердящий сосуд с прогорклым маслом. В зародыше гениального творения — мира — лежит жизнь, вот только кто-то живет, а кто-то вынужден существовать и выживать, — где же логика и справедливость в нашем четко сформулированном математическом мире, поделенном на квадратики?
    Даже Эйнштейн, человек, который смог объединить домыслы многих в одну логическую цепочку, может либо предаваться анафеме, либо стать брендом. Маркой, широко растиражированной людьми, которым это выгодно, выгодно, чтобы остальные перестали думать: «Эйнштейн — это уже давно не живой человек, не конкретный ученый, не особое видение мира. Эйнштейн — дешевый символ, созданный для массового потребления. Ученый-гений, показывающий всем язык». И тут же возникает вопрос: может, гений-двоечник, каким был Эйнштейн на заре своей жизни, знал, что показывать нам, его потомкам? «Посмотрите, ребята, это все, чего вы достойны!»
    Подобно Архимеду, кричавшему «Эврика», Кригер воскликнул: «Математика — такая же иллюзия, как и время!» И тут пришла Математика… Родная сестра двух, по мнению Кригера, вредных старух — Времени и Смерти. Создается такое впечатление, что вся книга соткана из генеалогического древа этой «милой» семейки… Недетские разборки автора с таким явлением, как математическая безжалостность смерти, являющейся только вопросом времени, перерастает в одну из главенствующих мыслей данного произведения.
    Относительно Времени существует старая притча. Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все человеческие ценности. Но однажды они заметили, как остров начал уходить под воду. Все ценности сели на свои корабли и уплыли. На острове осталась лишь Любовь. Она ждала до последнего, но когда ждать уже стало нечего, она тоже захотела уплыть с острова. Тогда она позвала Богатство и попросилась к нему на корабль, но Богатство ответило:
    — На моем корабле много драгоценностей и золота, для тебя здесь нет места.
    Когда мимо проплывал корабль Грусти, она попросилась к ней, но та ей ответила:
    — Извини, Любовь, я настолько грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве.
    Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила о помощи ее, но та сказала, что Любовь нарушит гармонию на ее корабле.
    Рядом проплывала Радость, но была так занята весельем, что даже не услышала о призывах Любви.
    Любовь совсем отчаялась. Но вдруг она услышала голос:
    — Пойдем, Любовь, я возьму тебя с собой.
    Любовь обернулась и увидела старца. Он довез ее до суши, а когда уплыл, Любовь спохватилась, что забыла спросить имя своего спасителя. И она обратилась к Познанию:
    — Скажи, Познание, кто спас меня? Кто был этот старец?
    Познание посмотрело на Любовь:
    — Это было Время.
    — Время? — переспросила Любовь. — Но почему оно спасло меня?
    Познание еще раз взглянуло на Любовь, потом вдаль, куда уплыл старец:
    — Потому что только Время знает, как важна в Жизни Любовь…

    Только время знает, что и как лучше, и только Время может вернуть нам Жизнь и Любовь…

    Часть третья саморомана начинается с агрессивно названной главы: «Как я возненавидел Россию». По сути, это вопрос географической принадлежности каждого индивида, но к Кригеру пословица «Где родился там и пригодился» не применима, здесь, скорее, действует другое правило: «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». Кригер, человек-космополит, ищет дом не на карте мира, не на школьном глобусе, хотя и переезжал всегда импульсивно, быстро, что свойственно человеку ищущему, — Кригер ищет дом внутри себя. Голландия, Америка, Англия, Скандинавия, Россия, Израиль, Норвегия, Канада… Хронология не важна, главное, что он ищет себя, готов изучать иероглифы, обычаи, языки, культуру других народов, только чтобы оказаться дома, в гармонии с самим собой.
    По поводу не стран, а государств, всех властей предержащих, слуг народа, границ и расстояний писатель отзывается с пренебрежением, граничащим с раздражением. Он очень четко распределяет свои симпатии между Францией, Норвегией и даже Канадой, критически отзывается о России, Израиле, подтверждает крылатую фразу Казимежа Бартошевича: «Америка — единственная страна, которая от варварства перешла прямо к упадку, минуя стадию цивилизации».
    Описывая свои метания в поисках лучшей доли, не найдя утешения на Земле обетованной, Кригер не собирается останавливаться. Человек, который принадлежит миру, не может остановиться на достигнутом.
    Жизнь и смерть плотно переплетаются в его «Тысяче жизней» с калейдоскопом стран и людей, весело подмигивая разноцветными стекляшками, как будто пытаясь подтвердить сказанное Кафкой: «Кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей».
    Политика для большинства людей — понятие размытое и иллюзорное. Они привыкли выполнять приказания, особенно, согласно Кригеру, в стране-волкодаве России, но это не устраивает героя саморомана: «Политики всю свою жизнь борются, чтобы добраться до вершины власти в результате демократических выборов, и когда они до этой власти добираются, у них нет ни опыта, ни квалификации, чтобы руководить и действовать в соответствии с известными элементарными правилами. На все это накручивается нескончаемая демагогия, и таким образом мы имеем то, что мы имеем. Современную мировую политику». И тут же предлагает свое видение и решение этой проблемы: «Итак, необходимо тестировать любого руководителя страны, или лучше — любого кандидата на руководителя страны на компьютерном симуляторе; советники ни при чем, ибо глупый президент выбирает дурных советчиков. Кто не проходит тест — снимать с предвыборной кампании».
    «Большинству людей нечем заполнить даже быстротекущую человеческую жизнь, и им нечего было бы делать с вечностью», — написал Анатоль Франс. Кригер же, в свою очередь, знает, чем заполнить свои тысячу жизней — изучением языков, астрологии, лингвистики, познанием мира, общением с семьей. А Франсу уже вторит Лермонтов:

    Боюсь не смерти я. О нет!
    Боюсь исчезнуть совершенно.

    И тут же, в унисон, как будто затягивая грустную немецкую песенку, подхватывает Бертольд Брехт: «Бояться надо не смерти, а пустой жизни».
    Не можем мы тебя раскусить, Борис, не можем, хнычет отчаявшийся читатель, — но вот на горизонте замаячила четвертая часть, и читатель, радостно повизгивая, ринулся в бой с Эверестом суперздравого смысла писателя Кригера.
    Часть четвертая показывает всю полиэдральность и неординарность автора в разговоре с великими мира сего. В дискуссиях он заново возрождает истину, которую мы утрачиваем в бешеном ритме сумасшедшей жизни. Именно истину создания и образования как мира в целом, так и общества в частности. Нельзя не согласиться с Кригером, что у великих людей одинаковый ход мысли, даже темы, над которыми они морщат свои умы, схожи. И бились, и бьются, и будут биться эти достойные мужи над проблемами нашего мироздания, человекоустройства. Но заметьте, за то непродолжительное (что для Вселенной возраст в энное количество миллиардов лет?) существование мира велосипед изобрели лишь единожды.
    Кригер не удовлетворяется собеседниками-современниками, в своих изысканиях и размышлениях он идет дальше: в своем сознании автор создает целый мир реальных по силе мыли и глубине познания дискуссий с философами древности, впоследствии и для читателей ставшими реальными.
    Общество, зараженное имбицилизмом (а это, как известно, нечто среднее между двумя фазами психического и умственного отклонения, вроде еще не идиот, но уже и не дебил), постепенно деградирующее и паразитирующее на трудах уже написанных, общество, которое ничего не создает, — обречено на вымирание.
    Талант и, если хотите, некоторая избранность позволяют Кригеру мирно беседовать с Сократом, прятать Спинозу под лавкой от разбушевавшихся соотечественников, соглашаться с Кантом, вставать в оппозицию Шопенгауэру в споре об извечном вопросе, волнующем умы человечества с начала его сотворения, — об отношениях мужчин и женщин, о роли женщин в современном обществе. Мир реальности узок для безграничной тяги Кригера к познанию. Кажется, что он просто родился не в то время, в которое ему было суждено родиться. Время посмеялось над ним, определив в наше скучное третье тысячелетие. На, мол, Борис, окажись в середнячковом времени, вроде и сказано уже все заранее до тебя, но еще и осталось над чем подумать, над чем поломать свой умишко. Осилишь? И он принимает вызов, брошенный ему этой проказницей (у Кригера Время — женщина).
    Ход своих мыслей автор охарактеризовал как стройный, но немного перевозбужденный, с этим невозможно не согласиться. Он пишет легко, понятным, живым языком. Стилистически грамотные предложения выстроены согласно правилам отечественной грамматики. Но иногда хулиганит, есть в нем та задорность, которую утратили многие граждане нашей многоликой державы, достигшие совершеннолетнего возраста. Под хулиганством не подразумеваются тот вандализм и та подлая ненависть ко всему материально-духовному, что творят пьяные подростки, неустроенные, психически неуравновешенные люди. Разве можно оправдать людей, творящих безумства по собственной прихоти и выгоды ради? Нет! Здесь имеется в виду то чувство легкости и полета, возникающее от прочтения «Тысячи жизней». Помните, на первом свидании в животе обычно порхают бабочки? Вот так же и здесь, разговор тет-а-тет явно удается.
    Борис Кригер не боится быть недопонятым, не боится быть отвергнутым: «Ведь быть непонятым равносильно тому, что быть забытым». И тут же в беседе с Декартом выводит свое правило, призванное отречься от всего земного и воспарить в единении с мыслями, ради покорения вершин Познания: «Тело является заложником, которого сильные мира сего используют как нашу основную болевую точку. Они стремятся заключить наше тело в тюрьму, изувечить его, убить, в конце концов. Первым делом для свободы духа нам необходимо обезопасить свое тело, ибо как мы можем быть откровенны в своих мыслях, если за каждое слово нам намереваются отрезать по пальцу?» Декарт соглашается. (А что ему остается делать? С человеком из будущего не поспоришь.) «Сделайте нас бестелесными — и мир станет свободным. Нам нечего будет бояться!»
    Писатель признается: дабы облагодетельствовать читателей своим творчеством «я лежу и думаю, а под конец дня записываю свои выводы в специально отведенной для этого тетрадке. Обычно в результате такого думания моя жизнь становится более осмысленной, организованной, и тем самым мне — большее удовлетворение». Ну что же, дорогой автор, «дни думания» не прошли даром и были весьма плодотворны, пора вам снова браться за перо и творить произведение под названием «Порядок и распорядок Кригера: как научиться жить и мыслить одновременно». А то некоторые умудряются прожить жизнь, так ни разу и не воспользовавшись важнейшим органом центральной нервной системы, состоящим из более чем 100 миллиардов нейронов.
    В беседе с Барухом Спинозой Кригер утверждает: «Свобода, Барух, по-моему, должна включать в себя обучение человека различным возможностям действий и мыслей, и, лишь убедившись, что человек хорошо понимает, о чем идет речь, можно предоставить ему свободу выбора».
    Вот и русские классики, хотя и не были приглашены на этот междусобойчик двух друзей, не уступают заграничным умам. М. Пришвин со знанием дела заявляет: «Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью гораздо легче, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать».
    Бог, по Кригеру, — это родитель, который изначально дает своему ребенку свободу выбора, свободу на совершение ошибок. Ведь, согласитесь, можно тысячу раз объяснить ребенку, что огонь горячий и обжигает: неразумное дитя не поверит до тех пор, пока само не сунет туда палец. Разве это не наилучшее проявление любви — даровать свободу самостоятельно познавать мир и совершать ошибки?
    Произведению Кригера свойствен экзистенциализм, который дополняют изыскания онтологической целостности индивида и который развернуто представлен в романе. Однако писатель высоко ценит эмпирический опыт как источник знания. Экзистенциальная проблематика вопроса познания человеческого Бытия, построения людских Судеб, осознание Свободы как высшей степени ответственности — вот что важно для автора.
    «Мое простое ремесло» — так просто и в то же время емко назвал автор пятую часть своего саморомана. Трудовые будни Кригера начались еще в отрочестве и ничем хорошим обернуться не грозили. Сначала семья, а затем и остальные члены нашего общества радостно признали в нем полотера. Но автор не таков, он-то твердо знал, что способен на большее, а не только тряпкой махать. Общество согласилось и сначала в России, а затем и в Израиле решило, что он весело и бойко будет махать автоматом Калашникова, радостно попевая армейские песенки. Присущая ему с детства жажда натурализма и, если хотите, близость извечного философского вопроса «Как все устроено?» привели его в медицинское училище. Косвенно или прямо, но жизнь его связана именно с медициной, хотя сам он замечает: «Честно говоря, медицина — это все-таки не мой экзистенциальный проект. Слишком уж я нетелесный человек. Связь моя с моим грузным требовательным телом мне кажется непрочной. Дунь на меня — душа и отлетит, вспорхнет под потолок, родимая, не удержишь. А существа нетелесные плохи в непосредственном лечении страждущих, ибо медицина — все-таки наука весьма приземленная и, чего уж там говорить, требующая подчас весьма тесного контакта со скальпелем и шприцем».
    В жизни автора нашлось место и астрономии, даже удивляешься, как в человеке умещается столько интересов и такая тяга к познанию, а потом вспоминаешь: так у него же и жизней — целая тысяча.
    «Стихосложение — я имею в виду свободное и не связанное по всем конечностям дурными правилами и формулировками, без ямбов и хореев, стихосложение как путь реализации внутренней музыки и клокочущей силы подсознания, — такое стихосложение является изысканным удовольствием немногих, кто не побоялся показаться нелепым и смешным в глазах бездарности, ищущей повода уколоть свою несчастную заблудшую жертву дурными словами критики». Так неоднозначно отзывается Кригер о поэзии в целом и вот так о своей в частности: «Я верю, что язык принадлежит каждому его носителю и каждый имеет право привнести какую-то новую толику видения сочетания звуков и смысла».
    Согласитесь, философское рассуждение, поражающее своей глубиной. «Конечно! — отвечает автор. — У меня и своя философия есть». И тут же приводит нам краткое изложение «основ философии Кригера»:
    — определение философии: Кригер определяет философию как «разумный анализ и рекомендации к применению различных иллюзий»;
    — литература и философия: «Итак, в соответствии с философией Кригера, литература и философия должны быть отделены. Однако философия связана с литературой не только формальными признаками, но также и в своей основе, так как философское произведение является выражением индивидуальности автора. Несмотря на то что литературоведение весьма неохотно признает принадлежность философии к литературе, другого средства выражения своих идей философия не имеет»;
    — наука и философия: «В соответствии с концепцией Кригера, философия безусловно должна быть отделена от науки, ибо философия обычно не имеет доказательной основы, построенной на эксперименте. Итак, в соответствии с философией Кригера, необходимо отделение философии от науки, а фундаментальной науки от политики, религии и целенаправленного финансирования»;
    — искусство и философия: «Философия Кригера заявляет, что искусство не имеет прямого отношения к философии, ибо по сути не имеет самостоятельного философского смысла и является результатом избыточной подмены понятий»;
    — метафизика Кригера: «В метафизике нет необходимости ограничивать разум вышеуказанными трудностями, и таким образом метафизика является прекрасным инструментом философии в определении Кригера, то есть разумного анализа и рекомендаций к применению различных иллюзий»;
    — основы морали в философии Кригера: «Добро и зло могут трактоваться лишь относительно того, с чьей точки зрения эти понятия рассматриваются».
    Кригер также предлагает систему удовлетворения потребностей человека, учитывая грозно нависающую над человечеством проблему ограниченности ресурсов:
    — организация питания будет пересмотрена и превращена из самоцели человека в ритуал поддержания сил и жизнедеятельности организма, также будут решены проблемы гуманно-этического характера, связанные с умерщвлением и поеданием невинно убиенных животных;
    — жилье в идеале будет представлять собой кибернетический полый куб, в котором согласно своим пожеланиям каждый сможет воссоздать любой интерьер;
    — здравоохранение позволит создать сверхчеловека, и супергерои из комиксов плавно перекочуют в нашу жизнь;
    — секс: «…важность естественной любви ни в коей мере не будет преуменьшена», но с появлением электронно-виртуального мира будут реализованы практически все человеческие потребности, в том числе сексуального характера;
    — алкоголю, курению и наркотикам Кригер в перспективе не оставляет ни малейшего шанса на выживание;
    — а вот здоровому образу жизни, улучшающему самочувствие индивидуумов, внушаемому с раннего детства и регулируемому компьютером, отводит почетное место в эволюционном становлении социума;
    — во время глобальной компьютеризации и кибернетизации отпадет потребность в накоплении и наличии денег, все это станет бессмысленным;
    — и снова настал момент сказать спасибо прабабушкам всех компьютеров ЭВМ — потребность в агрессии отпадет сама собой, специальные программы будут заменять людям жажду насилия в реальной жизни, этакий симулятор боев без правил;
    — с появлением виртуальных отношений сойдет на нет страх перед мнимыми и реальными опасностями, война превратится в виртуальный полигон для больных на голову людей, которых в идеале надо посадить в виртуальный перевоспитывающий центр помощи зависящим от жажды насилия людям;
    — потребность в любви сведется к минимуму, за счет всё того же вездесущего Интернет-пространства;
    — пресловутый виртуальный мир поможет людям быть принятыми в обществе, удовлетворить потребность в знаниях и эстетике, а также потребность в самореализации.
    Звучит заманчиво? Или чересчур утопично? Не будем ли мы при таком раскладе одушевлять и обожествлять консервные банки, призванные выполнять все наши прихоти, а мы, постепенно деградируя, будем зависеть от помощи супермозга, который впоследствии станет думать за нас, людишек, превращающихся в овощи?
    В философии Кригера нашлось место всему, в том числе философии мироздания, духа, сознания, языка, труда, свободы, истории, геополитики и даже теологии (Бог в философии Кригера — всё и ничто одновременно).
    Вот и подходит к концу произведение Бориса Кригера, предпоследняя часть — «Вымя вавилонской коровы» — призвана расставить все точки над «и» или, если так можно выразиться в свете заданной темы, над «ё». Название шестой части выбрано не случайно: ярко выраженный полиглот Кригер пытается донести свое творчество до людей разных социальных сословий, независимо от национальной принадлежности, на их родном языке. «Я стал цепляться за скользкое вымя вавилонской коровы в надежде насосаться молока чужих языков, — оно горчит, это молоко, оно мне кажется порой неприятным и странным на вкус, но ничего не поделаешь — это лучше, чем бархатный мрак небытия, пульсирующий перед невидящими глазами».
    Писатель выстраивает отношения с разными культурами и народами, по кирпичику впитывая в себя язык и обычаи строя, свои взаимоотношения с представителями англосаксонских, немецких, французских, еврейских, русских, испанских и китайских народностей по принципу двух черепах на трех китах, где апогеем всего выступает само совершенство — Земля. Автор понимает, что самое лучшее, к чему стоит стремиться, ждет нас всех на вершине, в конце, и оно будет совершенным и заслуженным — следует только стремиться ввысь и, словно по ступеням мексиканских пирамид, карабкаться к знаниям.
    Борис Кригер издается в разных странах, пытаясь проникнуться духом страны и стать родным и близким будущим читателям. Он издается под псевдонимами, не ранящими ухо и глаз иностранного читателя. И, как в замечательном оскароносном фильме «Москва слезам не верит», «он же Гоша, он же Гога», хочется продолжить: Бернар Криже — это во Франции, Брюс Кригер — это в США, Кай Ли Ге — в Китае… Это всё он, но так ли важно, под каким именем публикуется автор? Нет! Главное, что внутри, главное — мысль, которую он хочет донести до читателей, а уж они поймут и воспримут как надо.
    Эксперименты Кригера в китайской поэзии вторят философским изысканиям в литературном творчестве автора:

    Реальность — иллюзия.
    Весь мир — иллюзия.
    Ты имеешь свободу выбора.
    Хорошая иллюзия — хороший выбор.

    Чем не Фань Чжун-Янь, яркий представитель китайской классической поэзии эпохи Сун?
    Причем автор искренне верит, что «язык мой — враг мой», что, конечно же, относится не к непарному выросту дна ротовой полости, а непосредственно к явлению языковой коммуникации, без которого все мы превратились бы в Маугли.
    Во-первых, Борис хочет убедить нас, что он несносный хвастун, доказательством чего служит сей труд, называемый самороманом.
    Во-вторых, отмечает утопический налет еврейской нерациональности в своих произведениях.
    В-третьих, признается в том, что является оголтелым самовлюбленным маньяком, с которым лучше не связываться.
    В-четвертых, читателю становится понятно, что автор может произнести или сделать нечто, что может отпугнуть от него собеседника или непосредственно читателя.
    В-пятых… «Что, есть еще и в-пятых?» — спросит читатель. Конечно, еще много, это же самороман, воскресная исповедь Кригера. Так что вперед!
    Итак, в-пятых, автор отворачивается от наскучивших ему людей, что означает только одно — он в постоянном поиске. И, словно птица Феникс, возрождается из пепла, дабы устремиться к новым вершинам.
    В-шестых (терпение, товарищи, это только середина): «У меня нет стойких догм, и я в рамках одной главы могу защищать противоположные позиции…»
    В-седьмых, как мы уже поняли из произведения, автор — отчаянный правдоруб, что не может не импонировать, ибо своей искренностью и подкупает читателя.
    В-восьмых, Кригер, как и все люди, боится зависти и недолюбливает ее, с чем пытается бороться путем честного рассказа о себе и кропотливого самоанализа и копания — опять-таки в себе.
    В-девятых, автор делает тщетную попытку убедить читателей, что посредством своей прямоты и уверенности в своей правоте вызывает у читателя чувство несостоявшегося оппонента. Ну, нас-то, господин Кригер, этим не испугаешь, дискуссия у нас получается что надо, есть что обсудить.
    В-десятых, Кригер напрашивается на комплименты по поводу своего чувства юмора, чем окончательно и бесповоротно подтверждает первый пункт из этого списка.
    В-одиннадцатых, читатель, вы еще с нами? Да? Ну, тогда по коням!
    Итак, в-одиннадцатых: «Ради красного словца — не пожалею и отца, и мать-перемать и т. д.». Без комментариев.
    В-двенадцатых, «я никого ни во что не ставлю». И это позвольте тоже оставить без комментариев, ибо читатель, дочитавший роман практически до конца, ни за что и никогда не поверит в этот наглый поклеп автора на самого себя. Так что вы, дорогой автор, никого своими признаниями не напугали, а добились прямо-таки противоположного эффекта, чего, в сущности, и добивались.
    Число частей романа кажется сакральным. Семерка давно признана магическим числом: для кого-то — часть названия известного портвейна, а для кого-то — символ жизни. Число «семь» ассоциируется с раем, в некоторых культурах это символ совершенства. И в произведении Кригера семь частей, что экивоком отдает в сторону все того же пресловутого совершенства и даже некоей избранности.
    Подводя итог самороману, автор пытается объединить в единое целое все то, что так старался донести до читателя. Поставить жирную точку с возможностью продолжения. «Итак, моя попытка прожить тысячу жизней не то чтобы удалась. Она удалась, ибо я сам с трудом верю, что это все еще я и это все еще та же самая жизнь…»
    Со свойственной ему прямотой и откровенностью Кригер признается в своих недостатках и слабостях, таких как, например, лень и обжорство. Но ведь человеку свойственно иногда ошибаться, не так ли? И тут же дает отличный совет против уныния и тоски: «Ищите укромное место, которое способно наполняться радостью бытия и небытия вне зависимости от внешних раздражений и соблазнов, в своей душе». Тлетворное влияние на человеческую душу таких пороков, как жадность, зависть, гордыня, тщеславие, гнев, жестокость, власть и надменность, также подвергается порицанию и отрицанию: «Я не против простых земных радостей, я против возведения их на пьедестал в качестве идола. Я согласен на них как на чудное обрамление нашей суетной, вечно ищущей жизни, но никак не в качестве путеводных звезд, манящих наши настырные ненасытные корабли в направлении, поверьте, необитаемых островов».
    Всё заканчивается, всё имеет конец: в начале саморомана Кригер обсуждал жизнь, к концу же, согласно закономерности нашей жизни, возникла смерть. Ну вот, начал за здравие, кончил за упокой! — может возмутиться кто-то. Но ведь жизнь — это игра, из которой не выйти живым. Жизнь и смерть — две противоборствующие стороны, которые существуют в тесном симбиозе. Без одной не было бы другой; мы уходим, чтобы дать жить другим, круговорот мироздания был выдуман не зря… Всё это попытался донести до читателя Борис Кригер, и, надо признаться, у него это получилось. «Поменьше трагизма, давайте поскорее перескочим в стадию принятия, признаем, какая все-таки замечательная эта штука — смерть, и лишь тогда мы сможем вполне оценить, какая же замечательная штука — жизнь…»
    Много у Кригера известных, умных друзей, и автор просто из скромности не упомянул английского писателя Джека Лондона, слова которого могут служить апофеозом данного произведения:
    Лучше быть метеором, чем холодной и темной луной,
    Лучше быть золой, чем пылью,
    Лучше я сгорю, как искра, чем буду тлеть всю жизнь...

    Категория: Тысяча жизней | Добавил: Olhatri (08.03.2009) | Автор: Ольга Трещёва E
    Просмотров: 1494 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]
    Все права защищены. Krigerworld © 2009-2024