Я не знаю, как в Канаде, а у нас, в России, следы индустриального общества виднеются еще на многих тротуарах, стенах и в головах. Человек и машина шагают рука об руку или нога об ногу, это уж кому как повезет. Причем на удивление часто первой таки вышагивает машина, прокладывая и определяя маршрут дальнейшей прогулки, подчиняя своими новейшими функциями и технологиями потребности человека, заставляя его желать того, чего бы он вполне мог и не желать, даруя неземные блага взамен земных. Дикое, необузданное животное эго, сызмальства окруженное телевизорами, пылесосами, миксерами, трамваями и микропроцессорами, постепенно трансформируется в человекоробота, который не может помыслить свою слуховую систему без плеера, зрительную — без монитора, сенсорную — без клавиатуры. Люди хотят, чтобы им было тепло и уютно: они мастерски водят автомобили, легко управляются с установкой Windows и даже Linux, обзаводятся водонагревателями и газонокосилками, но то, что действительно может им помочь поудобнее устроиться на диване нашего бренного мира, они нарочито игнорируют, высмеивают и прячут по чердакам и подвалам. Как ни пафосно это прозвучит, я говорю о философии. Но ведь философия совсем не так убога и нефункциональна, каковой она кажется на первый взгляд! Она, например, представляется мне намного более простой в устройстве, чем та же соковыжималка. Она не просто практична, она, если использовать формулу великого ученого Тарского, метапрактична. Многие ли услышат меня, если я пройдусь с таким заявлением, допустим, по коридорам политехнического института? Нет, не многие. Потому что те, кто нашел в каком-нибудь заброшенном подвале или на запылившемся чердаке то, о чем я пытаюсь написать, обычно не ставит своей целью поделится этим с другими.
Борис Кригер не такой. Он искренне на первой же странице признается в своем мнимом дилетантстве («Это просто мои мысли — ничего более») и тем самым будто бы оберегает читателя от излишней мыслительной активности («Примите мои мысли как некоторую данность, если пожелаете; если не пожелаете, забудьте о моем существовании, как не знали о нем до того, как открыли эту книгу»).
Но, несмотря на то что писатель всячески отнекивается от своей вселенской миссии приобщения человечества к размышлениям о смысле сущего, то ли действительно ничего не подозревая, то ли лукавя, своим заявлением о личном характере написанного ниже уже привлекает на свою сторону огромное количество тех читателей, которые, возможно, и далеки от вопросов без однозначных ответов, но с удовольствием взглянут на пытающегося на них ответить сквозь замочную скважину размером в 32 небольших эссе. А между тем «если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя», и уже за одно то, что книгу, в названии которой встречается слово «философия», вполне вероятно, прочтет когда-нибудь мое бывшее непосредственное руководство, должно быть благодарно ему человечество, ну или хотя бы мы с вами.
Что же найдем мы в книге, кроме предостерегающего предисловия? Можно найти, например, свидетельства культурной традиции, к которой принадлежит автор строк. Так, глава «Прощение как средство достижения свободы» явно отсылает нас к традиции восточно-христианской, в которой, как нам всем хорошо известно, одними из самых почитаемых святых являются Борис и Глеб. Они известны не только тем, что приняли мученическую смерть от своего брата (в те времена это было делом обычным), но и тем, что сознательно выбрали смерть вместо мести, прервали цепочку мщений и тем самым дали миру надежду существовать не на истине постоянной борьбы, а на истине подставляемой левой щеки. Знал ли наш Борис, раскапывая огород накопившегося житейского опыта, что наткнется в нем на приоткрытый сундук коллективного бессознательного? В любом случае, так ли уж это важно?
Много важнее, что в современной литературе, да чего там — в современном мире, по совести сказать, весьма беспокойном и неврастеничном, еще можно встретить мысль не только редкоземельную, мало тиражируемую, но и благостную. Но если, друзья мои, вы вздумали ухватиться за мысль Кригера, торопитесь! Потому что она не стоит на месте, вот Кригер здесь, а вот он уже собрался покорять галактику: «Кто поспорит со мной, что в лунную ночь я, подпрыгнув на месте, не начинаю полет на Луну?» Хотя это всего лишь к слову о Добре и Зле и возможном методе их постижения, ничего вселенского. Вот, к примеру, еще несколько цитат для заинтригованных: «Но как отличить муки совести как истинное сравнение со своим моральным законом от страха перед наказанием тем, что сильнее нас и имеет иной моральный закон, чем внутри нас (общество, Бог)? Может ли внутри нас быть иной моральный закон, чем внутри Бога?»; «Что же касается звездного неба над головами, почему же Кант провел такую параллель? Что он имел в виду? Неизменность, фундаментальность, даже «вечность» звезд? Эстетику (красоту) блеклых точечек на черном фоне? Иллюзорность звездного света, отмечающего места на небе, где в данный момент, пока этот свет до нас долетел, давно уже нет сместившихся источников этого света?» Ответ куда как проще вопросов: «Итак, выходит, мораль ценит не факт существования морального закона внутри, пусть хорошего, а факт поиска и нахождения нового морального закона. То есть наиболее ценно не само добро или отсутствие зла, а процесс поиска».
Я вроде бы должна играть роль строгого беспристрастного критика, но чувствую, как поневоле превращаюсь в заинтригованного, хлопающего глазами читателя. Но что же я могу поделать, если мне действительно интересно призадуматься вместе с автором? Действительно, как найти ту золотую середину, которая поможет нам отделить унаследованное от приобретенного, внушенное обществом от заложенного природой, обусловленное инстинктом от будто бы обусловленного нашими размышлениями?
Социальные потребности надстраиваются над биологическими. Духовные потребности надстраиваются над социальными. Все они тесно переплетены друг с другом, и преобладание нижестоящей обусловливает развитие вышестоящей. Мне хочется верить в существование внутреннего закона, хотя бы и обусловленного замыслом биоты и инстинктивными программами. Мне радостно чувствовать внутреннее моральное удовлетворение от совершаемых действий независимо от того, была ли мне внушена обществом идея о том, что я почувствую это удовлетворение, когда последую нормам, предписанным моралью, или же я почувствую его по таинственному закону природы, соединяющему людей друг с другом посредством эмпатии и стадного инстинкта.
Так или иначе, я лишь одна из звезд на небе. Мне остается только удивляться самой себе и... новому блюду Кригера, на этот раз о любви. Чего мы только не найдем в этом блюде: и аки чили жгучую гете-ницшеанскую философию жизни («Итак, живая материя, отказавшаяся от привязки к материальной, конкретной основе конкретных, определенных атомов, является субстанцией, принципиально стоящей на более высоком уровне прогресса эволюции Вселенной»), и сладковатые августиноблаженно-паскалевские заверения о том, что человек — микрокосм, и третьего не дано («Создав человека, Вселенная, по сути, создала новую вселенную, которая только начинает зарождаться»), и довольно приятного на вкус, но трудно пережевываемого Парменида на богословский манер («Если «вселенной» обозначать все существующее, могущее существовать и не могущее существовать — другой вселенной быть не может, и это определение как раз и может быть легко перенесено на Бога. Поскольку, как не может ничего находиться за пределами всего, включающего и это ничто, так и не может быть уголка Вселенной, не входящей в состав Бога, поскольку, по определению Бога, он должен включать в себя все. Не может быть и части Бога вне Вселенной, поскольку если Вселенная включает все, то она не может не включать чего то еще»), и чуть ли ни киберпанковские мотивы: «Так что же, Бог есть огромное, бесконечное множество единичек и ноликов?» Опять же не обошлось без сытного, питательного, а главное, убедительного дарвинизма, да не просто дарвинизма, а дарвинизма возвышенного, овеянного дифирамбами логических умозаключений, как он (дарвинизм) любит: «Итак, почему же Вселенная эволюционирует в направлении любви? Потому, что, по нашему определению любви как искреннего интереса и осознанного отражения какого либо объекта в себе, мы с нашими новоявленными компьютерами и являемся наивысшим нам известным субъектом во Вселенной, отражающим в себе саму эту Вселенную и испытывающим к ней неподдельный интерес».
Ничего себе загнул? То-то! И все это сложнейшее космологическое построение неведомым мне образом умещается всего на каких-то двух страничках, а главное, по какому поводу? По поводу любви.
Дальше — больше. Вот, к примеру, глава «Иллюзия покоя и умиротворенности». Вполне себе обстоятельное описание утопического средневеково-аграрного хронотопа, исполненное в форме сочинения «Что я прочитал за лето». Помните, мной было упомянуто о не стоящей на месте, но, возможно, оттого и столь стóящей кригеровской мысли? В этой главе она как будто бы ищет отдохновения. Представляет себя не на бурляще-кипящей кухне, даже в самые тихие вечера посвистывающей чайником, а на том огороде «покоя и умиротворения», с которого на эту кухню поступают плоды.
Но автор — раб своего кулинарного таланта. В душном, наполненном парами постмодернистского бульончика помещении ему все кажется (или не кажется? это уж вам решать), что оставь он овощи в своей первозданной непокорности лежать на столе, не приложив к этому своих усилий, — мир перестанет ему подчиняться и ускользнет в открытую, конечно же, на звездное небо, форточку. При этом Борис прекрасно чувствует эту «кажимость» происходящего, и в этом его преимущество. Поэтому он так спокоен и обстоятелен, поэтому он многое понял. Например, почему ему нравится «Остров Сахалин» Чехова. И вовсе не потому, что Чехов — великий писатель, а потому, что «это средство от страха в некоторой мере. Если люди на каторге кое как живут всю жизнь, и ничего, это их жизнь. И она «нормальная», кажется нормальной... Ну чего еще бояться?» А бояться есть чего: «Мало того, что мы вынуждены все время пожирать кого то, чтобы оставаться жить, так мы еще все время должны это делать в страхе — в страхе, выпестованном в нас мириадами поколений естественного отбора».
В этой главе еще написано про любовь (куда ж без нее?), про монголов (чем не люди?) и про «упрямых букашек-муравьишек» (решила увековечить их в своей статье, больно уж название понравилось). В общем-то, прав поэт: «Я не настолько нищий, чтобы всегда быть самим собой, и меня непременно повсюду целое множество». Это я к тому, что удобного ракурса, чтобы как следует вам предложенное оценить, вы все равно не найдете, пройдитесь-ка лучше вокруг да около, сидячий образ мысли вреден вашему душевному здоровью. Хотя мне лично временами чудилось, что удалось наконец-то отыскать заветный password к замысловатой языковой игре нашего героя. Кто не чужд ворошения огромного количества книжных страниц какого-нибудь увесистого романа, поймет меня: ты перелистываешь их день ото дня, не зная сна и отдыха, в надежде постичь дао, но только все больше убеждаешься в абсолютной своей беспомощности связать с собственной реальностью кем-то кропотливо написанное, и вдруг (позволю себе затертую метафору, ибо ничего лучшего на язык не подворачивается) замираешь как громом пораженный и начинаешь придурковато поддакивать самому себе.
Таково действие фраз-паролей, которые приоткрывают нам тайный смысл цели написания того или иного опуса. Например, в моем любимом произведении Моэма «Острие бритвы» шестикрылый серафим отверз вещие зеницы при помощи фразы о том, что главный герой ведет себя так, как он себя ведет (если кто не читал, вкратце обрисую: юноша из хорошей семьи увлекся философско-богословскими трактатами, потом махнул в Индию, а после и вовсе заделался автомехаником), из любви к Богу, в которого не верит. Так вот, в книге Кригера меня потрясло следующее: «Ненасытное желание жизни — и тут пожить, и там посидеть на бережку, и здесь не пропустить рассвет, закат или что еще угодно, но в то же время отстраненность и постоянное чувство нереальности места, времени и действия». Не этим ли объясняется происходящее? Автор как будто пытается всеми известными ему способами почувствовать то, что удалось почувствовать однажды мальчику из известной повести Брэдбери: почувствовать себя живым. Вот он провозглашает принцип торжества жизни на нашей планете, вот он кается нам во всепоглощающем жизнелюбии, вот он говорит одновременно на все темы сразу, как будто бы стараясь доказать то ли нам, то ли самому себе, что не упустит ни малейшей возможности познать чудо жизни, соприкоснуться с ним.
Но чудо жизни оттого и остается чудом, что «в руки оно не дается, меж пальцев вьется и исчезает». А вместо него — чувство нереальности, иллюзорности, неполноценности, бессмысленности поисков законченных смыслов. Между прочим, на главе, из которой я позволила себе процитировать взволновавшую меня фразу, заканчиваются сокровенные рассуждения Кригера о себе. Далее он пишет о политике, об обществе, о других философах, но почему-то через рефлексию автора этих разнообразнейших феноменов уже не углядеть того Бориса, который каждую свободную минуту стремится подпрыгнуть до Луны.
Впрочем, это только мое мнение, у вас наверняка сложится свое, не расстраивайтесь раньше времени. Но если еще не все из вас созрели для самостоятельного чтения, поделюсь с вами еще некоторыми впечатлениями. Например, рассею миф о том, что Борис Кригер — мой великий гуру и я слепо поклоняюсь его таланту, находя изысканные метафоры для выражения моего к нему отношения. Некоторые главы я со всей ответственностью признаю откровенно занудными и заслуживающими тщательнейшего редактирования. Например, глава про терроризм, в которой в тоне памфлета повествуется о каких-то непонятных мне палестинцах-евреененавистниках. Я полностью признаю свою личную безграмотность в вопросах мировой политики, но до этой главы мне казалось, что Кригер способен о непонятном рассказать доступно и весело, а здесь то ли тема слишком злободневная, то ли во время написания у автора было скверное настроение, доступность получилась какой-то слишком упрощенной, а веселье злорадным. Все-таки иногда лучше не касаться тем, которые дурно пахнут.
Или вот глава с лаконичным названием «Свет». «Свет. Свет как мир. Для меня это что то круглое, наверное, из за сходства с глобусом. Определяющее, скорее, Землю, чем всю Вселенную.<...> Свет уютный, свет от фонарей, когда кажется, что кусочек дня забыт посреди ночи... Свет от фонаря в городе, в котором я родился, на улице под моим окном. Свет звезд. Призрачный, с трудом проступающий. У меня всегда вызывал чувство моей обидной непричастности. С другой стороны, от света звезды есть чувство, что вот же есть миры, куда можно было бы надежно укрыться от людей. Люди жгут и ненавидят, и мне все время хочется от них скрыться, хотя и без них не могу. <...> Свет свечи. Или сначала светильника. Бабушкин светильник, мраморная сова, стоявшая на окне. Я проснулся поздней бархатной, тяжело бархатной ночью. Горел этот светильник. Глаза совы были красными. < ...> Вот и, пожалуй, все о свете». Я прекрасно понимаю, что цепочка ассоциаций является художественным приемом, через который автор освещает нам тайники своего подсознания. Но, право слово, немного устаревшая игра, человек с такой фантазией мог бы поэкспериментировать над тропами (в литературоведческом смысле) и поинтереснее.
В жизни Кригера общества, пожалуй, предостаточно. Именно из-за этого временами нападают на него тоска и уныние. «Общество есть не более чем среда. Как почва для цветка или даже навоз для растения. Растение не может процветать без почвы и навоза, но это вовсе не значит, что на день рождения нам следует дарить свежий навоз, а не свежесрезанные розы. Более того, положи слишком много навоза — и растение зачахнет... Так же и общество — оно нужно как среда, не более того. Недаром Сенека боялся запачкаться в толпе... Толпа обязательно пачкает, а общество обязательно ранит, если его, этого общества, в жизни индивидуума слишком уж много».
Как хорошо, что в век высоких технологий мы имеем возможность читать книги в электронном варианте! Потому что иначе некоторые страницы ценного художественного произведения были бы обезображены разводами моих горьких слез. Но как же мне не плакать? Вы только взгляните: «Мне тошно есть, когда голодают эти несчастные африканцы, а я все ем, ем, ем. И не пошлю, вот ведь, им, голодным, этот кусок баранины с соусом, который уже в горло не лезет, а все равно не пошлю. И не усыновлю небольшую деревеньку в Судане». «Дети мрут, дети голодают», а Кригер как ни в чем не бывало продолжает свои абстрактные философствования: «Как проявляет себя Вселенная в рюмке коньяка?» Но, может быть, потому и продолжает, потому что не осталось сил действовать в мире непридуманном, точнее, придуманном не нами?
Совесть как будто бы выступает связующим звеном между этими двумя мирами, и чем больше в нас совести, тем сильнее эта связь, а по закону противодействия мы пытаемся разорвать ее (действительно, есть ли достоинства в муках совести, кроме духовного очищения?), самоотверженно пускаемся в далекие плавания мыслительных конструкций, исследуя все новые и новые берега, и вдруг... наталкиваемся на тот же самый причал, от которого отплыли! Не всегда кругосветные путешествия доставляют нам радостное удовлетворение. «Все культурненько и скучно». Ничего нового под луной! А до самой луны, повторюсь, допрыгнуть сложновато. Однако же спустя пару-тройку глав, после довольно объективного, а потому безрадостного описания окружающего нас распутного и агрессивного мирка, активно используя данные статистики, Кригер (все-таки какой молодец!) делает вполне субъективный, но зато обнадеживающий читателя вывод: «Выход же состоит в воспитании умеренности, способности отличать добро от зла и спокойного отношения к несовершенствам окружающего мира. <...> Извольте же выслушать мою утопию, которая, мне кажется, позволит, некоторым образом, помечтать в положительном ключе». Беру чай и любимое пирожное. Сажусь у камина. Внемлю. Позволю себе ознакомить вас с некоторыми понравившимися мне отрывками, комментировать которые не могу — рот занят: «Кстати, недавно в журнале Discover писали, что ученые научились растить мясо. < ...> Итак, могут ученые растить говядину, научатся растить и нас. <...> Как же насчет дурных намерений и наклонностей? Убийцы, маньяки, политики — как же они обойдутся без причинения мучений окружающим? Дело в том, что мучить людей нового типа будет совсем неинтересно. Помучил, убил, а он на следующий день как новенький, ничего не помнит, да и пока его мучаешь, о пощаде не просит, а цианистого калия заглотит, чтобы поскорее завтра настало. Убивать сразу расхочется...»
Или вот, заключение очень меня позабавило: «Итак, имея в кармане энергию Солнца, автоматизировав большую часть работ, а оставшуюся часть отменив за ненадобностью (поскольку большинство продуктов станут виртуальными), человечество войдет в свой золотой век, в котором, чтобы людям не было скучно, их с детства будут приучать заниматься каким нибудь приятным занятием, например писательством и философствованием, изобразительным искусством или стихосложением, которым они и смогут заниматься всю оставшуюся вечность».
Читаю все это и думаю: все-таки приятно помечтать о том, что светлое будущее далече, и мозги у нас, хотя и не напичканы микрочипами, хотя и корявенькие, но свои. А вот представить себе общество поэтов-философов довольно интересно. Куда могут завести человечество совместные мыслительные усилия? Или не совместные? Нельзя же исключать, что философы, по природе своей существа, стремящиеся к индивидуализму, немедленно разделятся на множество микроскопических направлений. Одни любят таких роботов, другие сяких, третьи вообще стародумы: ратуют за пешие прогулки и домашних животных.
Приятно отметить, что, несмотря на тяготы жизни, отношение к ним у Кригера легкое и радостное, и этой радостью он спешит поделиться с нами: «Четыре года назад моя компания, которой я руковожу вот уже десять лет, стала предоставлять учебные программы, которые готовят выпускников университетов к работе по конкретным специальностям в фармацевтической промышленности и клинических исследованиях. Все началось с небольших классов в Торонто. Однако мы перевели обучение полностью на Интернет и теперь на этих курсах обучается более тысячи человек в год по всему земному шару. Большая часть обучения автоматизирована, притом, что двое опытных инструкторов должны отвечать только на нестандартные вопросы студентов. Стоимость системы упала в десятки раз, при этом эффективность как обучения, так и самого бизнеса значительно возросла». Сразу видно, что Борис не профессиональный философ: профессиональные философы никогда сами не реализуют свои утопические мечтания, видимо, в надежде на будущих благодарных потомков. Даже Маркс.
На этом мою совершенно непоследовательную, местами экзальтированную, местами грешащую против законов формальной логики, местами по-детски наивную, совершенно непрофессиональную статью можно было бы закончить. Пирожное съедено, чаек подостыл, рецензируемая книжка дочитана (чем закончилось — не скажу, сами догадайтесь, а еще лучше — проверьте опытным путем). Но я таки позволю себе небольшое заключение.
Лично мне книга очень понравилась. «Кухонная философия» — книга простая, но не тривиальная. Трактат разделен на маленькие главки, прямо как тургеневские «стихотворения в прозе», их не утомительно читать, в них много шуток и занятных мыслей. Те, кто любит смотреть на звезды и в неумеренных количествах баловаться мыльными пузырями, прочитав эту книгу, с удивлением обнаружат, что асфальт, с его бесконечными лужами и выбоинами, тоже вполне прекрасен. Те, кто любит смотреть новости и вешать на стенку портреты президента или убитых царей (почему-то в последнее время это стало модно), тоже найдут в «Кухонной философии» блюда по вкусу или не по вкусу — главное, что обязательно найдут.
А спрашивать, о чем книги Кригера, это все равно что задавать вопросы из серии «в чем смысл жизни?» и «сколько ангелов может поместиться на острие иголки?». Не слишком витиеватый намек? Что ж, тогда в добрый путь.